16895.
(27.03.2002 20:51)
0  
Блеф втроем
Как продолжается война, которая девять лет считается законченной
Вадим Дубнов
Мне никто не слепил лампой глаза, просто было очень зябко, и я спросил, нет ли
другого способа сохранять голову холодной. «Ничего, – поняли меня правильно и с
усмешкой, – сейчас разгорячим сердце», и моя рюмка уже не пустела. Никто не
собирался загонять мне иголки под ногти, но один следователь, как положено, был
добрым, а другой угрюмо давал мне понять, что я попал почти в такую же трудную
ситуацию, что и сама Абхазия. «Кстати, назовите имя человека, который указал вам
на сухумскую кофейню «У Акопа»?» Можно было снова уйти в несознанку, но я
пошел на сотрудничество и честно ответил: «Искандер, Фазиль». Следователь с
полминуты пытливо вглядывался мне в глаза – не вру ли я, а потом, что-то, видимо,
вспомнив, махнул рукой: «Ну да. Правильно…»
Последняя капля
«Вы ведь не просто журналист, вы еще и гражданин. Как патриот своей страны,
разве вы не хотите стать той, быть может, последней каплей, которая направит
поток событий в нужное русло?» В общем, мне предстояло представить тезисы моей
будущей статьи, перечислить всех, с кем я встречался в Грузии и Абхазии, изложить
свои впечатления от Панкисского ущелья, назвать точки расположения грузинских
партизан на сопредельной стороне реки Ингури… Мой ответ, казалось бы, должен
был понравиться моим собеседникам. Ведь по российским законам я имел
полнейшее право над их вопросами надменно посмеяться, а разве мои визави не
хотят жить по российским законам? Им, однако, ответ не понравился, мы налили
еще по одной, и меня вернули к теме нашего разговора: «И все-таки, о чем вы
говорили в Зугдиди со Славиком Бигвалом?»
Об этом спросил тот, который считался добрым: он широко улыбался в ожидании
моего оторопелого восхищения их профессионализмом. «С каким Славиком?» –
озадаченно спросил я и тут же понял, почему лицо этого рыжего добряка в
камуфляже сразу показалось мне знакомым. «Узнал?!» – удовлетворенно
констатировал он…
…Война в долине Ингури продолжается – так, как продолжается такая война после
того, как считается законченной. В таких войнах не бывает громких имен полевых
командиров, здешние герои нисколько не ревнуют к славе Басаева или Хашима
Тачи. Может даже показаться, что это воинство и вовсе засекречено и
законспирировано, но ничуть. Фамилию Бигвал я услышал только на своем допросе
в сухумской службе безопасности, а сам он, обыкновенный грузинский полевой
командир, представился просто Славиком. И никто не завязывал мне глаза, пока мы
ехали к нему на встречу в один из беженских поселков под Зугдиди, точных
координат которого так добивался от меня добрый рыжий товарищ в камуфляже. «У
нас сейчас мораторий, – сказал Славик, – поэтому не воюем». Через несколько
часов произойдет нападение на блокпост миротворцев, еще через несколько дней
четверо российских миротворцев будут похищены. Впрочем, на строгом исполнении
моратория Славик не настаивал.
Абхазец, сын мингрела
«Наши враги – российские миротворцы, – объясняет Славик. – Не те, конечно,
которые стоят здесь, на грузинской стороне. А вот к тем, кто там, в Гали, которые
воюют на стороне абхазцев, – как, по-твоему, мы должны к ним относиться?» – «А
как с самими абхазцами?» Славик задумался: «Ладно, поехали…»
Если бы по дороге он мне не объяснил, к кому мы едем на мост через Ингури,
который для беженцев – граница, а для Славика – линия фронта, я бы решил что он
встретил старых друзей. «Мы сейчас потолкуем, – объяснил он мне, – а потом они
тебя отвезут в Сухуми». О чем у него пойдет толковище с абхазскими коллегами,
спрашивать я счел бестактным, хотя по пути Славик и признался: «А что делать –
жить как-то надо. Можем воевать, а можем и договориться – и насчет бензина, и
насчет сигарет». Потом, когда противники, тепло попрощавшись, меня передадут с
рук на руки, примерно в том же духе прокомментируют встречу и абхазцы: «Вот так и
живем: день воюем, день торгуем. Славик – хороший парень, с ним можно иметь
дело». А омоновец Спартак Бичвая добавил: «Хотя я его, честно говоря, и не
понимаю, за что он воюет. Из Тбилиси, думаю, деньги идут» .
Отец у Спартака – мингрел, сам он считает себя абхазцем. «Надо заехать в Гали, –
сказал он, – там у меня однофамилица, оказывается, есть. Просила чем-то
помочь…» Манана Бичвая – мингрелка, из тех, кто, вернувшись в Гальский район, с
опаской и даже с некоторым подобострастием подходят к нашей машине, когда
Спартак спрашивает дорогу. Он знает, что никто не оспорит у него здесь права на
властные интонации, в дом Мананы он входит с уверенностью благорасположенного
арендодателя, он руководит столом и строго спрашивает у случайно оказавшегося в
доме угрюмого гостя из соседнего села: «Откуда? Воевал против абхазцев? Ладно,
пьем…» Потом по дороге в Сухуми он снова вспомнит про него и беззлобно заметит:
«Черт, странный он какой-то, наверняка партизанит» .
И мингрелы, и абхазцы сходятся в одном: партизанить может здесь каждый. У
мингрелки Мананы Бичвая, ооновской переводчицы, проблемы: ее уже дважды
ограбили. Причем свои, мингрелы, и она приблизительно знает кто. Она радушна и
напуганна. Она боится бандитов. Она боится абхазцев. Она боится партизан,
которые могут отомстить за то, что она обратилась за помощью к абхазцам. «Но это
точно не партизаны…» Явно хороший друг дома – сам, возможно, партизан. «А как
отличишь бандита от партизана?» – спрашивает Спартак. «А кто кого здесь
проконтролирует…» – заочно соглашается с ним на другой стороне Ингури Славик.
«Нет там никаких лидеров, – объяснял мне рыжий товарищ из абхазской
контрразведки, – вот и не получается у них держать мораторий». Он знал, что
говорил: ведь он был среди тех, с кем так тепло общался на мосту через Ингури
грузинский полевой командир Славик.
Гелаев всегда возвращается
Это, может быть, самый зловещий и непреложный закон таких войн: беженцы
никогда не возвращаются. Каждый новый день изгнания втягивает их в реальность
иной жизни, а прежняя все больше становится историей, тягостной и оскверненной
памятью о том, что в той истории делали соседи. Возвращение очень скоро
предстает вторым переселением, быть может, еще более мучительным, чем
изгнание.
Но в мингрельском городе Зугдиди живут беженцы-мингрелы из Гальского района
Абхазии, в котором не было войны и в котором не было и нет абхазцев. Мингрелы
ушли оттуда в порыве всеобщего бегства, в отличие от тех, кто бежал из Сухуми,
Очамчиры и Гагры, не веря, что бегут навсегда.
С 1996 года идут переговоры о разблокировании железной дороги, что выгодно и
России, и спасительно для Абхазии и самой Грузии. Грузия согласна, но с одним
условием: возвращение беженцев в Гальский район. В мае 1998-го под лозунгом
возвращения гальских беженцев едва не разгорелась новая война. «Мы будем
воевать до тех пор, пока гальцы не вернутся в свои дома», – говорят партизаны.
Около 60 тысяч беженцев в свои дома вернулись. Партизанская война продолжается
при молчаливом благословении Тбилиси, который свою позицию излагает почти
официально: если абхазцы не понимают политических аргументов – дождутся
силовых. Любая же неофициальная беседа в какой-то момент прерывается усталым
признанием: «Да что там – какая война… Мы же – не вы, нам одного раза
достаточно…» В списке ключевых грузинских проблем Абхазия ушла куда-то в конец
первой десятки, те же люди, которые несколько лет назад начинали разговор с
повествований о зверствах абхазцев, сегодня признают, что и сами грузины вели
себя не лучше, а некоторые, не понижая голоса, добавляют: да на месте абхазцев я
бы делал то же самое…
…Мои контрразведчики будто бы знали, какой вот-вот разыграется скандал. «По
нашей информации грузинская сторона готовится с провокационной целью похитить
нескольких миротворцев. Ты с «Белым легионом» встречался? С Шенгелией? А с
Джамбулом Хазаровым? Нет? Тогда предоставь нам тезисы своей будущей статьи
об Абхазии: ведь если она будет неоднозначной, понимаешь, как ею воспользуются
наши враги?»
До ключевого резюме «да-а, не получилось у нас откровенного сотрудничества» нас
отделяло еще два часа насыщенной беседы, никто не стучал по столу с
напоминанием, кто здесь задает вопросы, и мучительные паузы я заполнял
вопросами своими. «Вы действительно ожидаете войны?» С того, что если война не
начнется завтра, то непременно разразится послезавтра, в Сухуми начинается
любая официальная беседа. Контрразведчики были сдержанны: «Информация,
которой мы располагаем, этого не исключает… Слушай, ты был в Тбилиси, ну
расскажи – тут же нет никакого профессионального секрета, что про нас там
думают…»
Я рассказал про известного грузинского политолога Александра Рондели, который
заметил: «У меня к абхазцам никаких претензий, никаких антипатий. Меня
возмущает одно: они такие же идиоты, как и мы; но почему они хотят сегодня
выглядеть лучше?» Мы посмеялись. А потом следователь, который должен был
исполнять роль злого, посерьезнел и спросил: «Хорошо, а что здесь тогда делал
Гелаев?» Я совершенно искренне пожал плечами, точно так же, как безнадежно
пожимали плечами мои собеседники в Тбилиси, у которых имелась только одна
версия: таким топорным, полностью соответствующим мировоззрению грузинских
силовиков способом Грузия пыталась избавить от чеченского присутствия
Панкисское ущелье. «Ага, и он, по-твоему, не собирался брать Сухуми и выходить
на Сочи?» – спросили меня ехидно. Гелаев, между прочим, пришел в эти края летом,
а скандал разразился только в октябре. «И что же тогда вы два месяца, пока он
здесь сидел, молчали и даже вместе с командованием миротворцев отшивали моих
любопытствовавших коллег?» – «Откуда знаешь?» – автоматически спросил
«добрый». «Не скажу». Опять воцарилась пауза. «А с кем ты здесь вообще
встречался?» – «С гражданином Джергения, например. Кстати, почему он так
нервничает, когда его спрашивают про позицию Москвы?» Следователи
переглянулись: «Нервничает? Так ведь очень сложная обстановка…»
Лучшая речь прокурора
Наверное, даже в прокурорскую бытность не было у премьер-министра Анри
Джергения такого блистательного выступления. Настойчивость коллеги из «Рейтер»,
допытывавшегося, как собирается жить суверенная Абхазия дальше, он терпел
ровно до того момента, когда была затронута совсем уж запретная тема. «И если бы
хоть какой-нибудь добрый знак дала Москва…» – посетовал коллега-англичанин.
«Что вы себе позволяете! – гордо повернулся к нему премьер. – Как вы можете
уговаривать меня отказаться от нашей независимости!» Выволочка на тему
оскорбления абхазского народа продолжалась минут десять, и к тому времени, когда
тот же вопрос задал я, задор у премьера, кажется, иссяк. Я был далек от того, чтобы
заподозрить абхазское руководство в серьезном намерении установить с Россией
ассоциированные отношения. Убедить мир в том, что обученные американцами две-
три сотни грузинских спецназовцев развеют в прах абхазскую армию и российскую
авиацию (а скрывать ее участие в абхазском военном чуде 93-го года здесь
считается моветоном даже в официальных кругах), Сухуми всерьез не надеется.
Тогда почему свое знаменитое обращение к российской Думе Абхазия приурочила
именно к этим событиям?
Вы же знаете, что сегодня у вас совсем другая Дума? – спросил в ответ Джергения. –
Она – президентская.
_
И что?
_
Думайте сами…Того, чего мы хотели добиться этим обращением, мы добились.
Озадаченный, я отправился к министру иностранных дел Сергею Шамбе. После
протокольных заверений в том, что ничего невозможного нет, что вот-вот признают
даже Палестину и чего уж там говорить об Абхазии, министр согласился: конечно, мы
ни на что такое не рассчитывали. Просто этот вопрос прозвучал – и прозвучал
вовремя.
«Вовремя» – это и есть ключевое слово.
Жениться на грузинке
«Я отправил своего сына учиться в Майкоп, – расказывает мой сухумский знакомый.
– Так он приехал на каникулы и рассказывает с горящими глазами, будто и не
Майкоп это вовсе, а Париж». Суть того, что случилось десять лет назад, давно
забыта, в памяти остается только ужас, который не преодолеть от сознания
возможного повторения, а перед глазами каждое утро – руины потерянного однажды
рая. Ненависти уже нет, и уже пришло умение забыть и не думать о той жизни,
которая когда-то была, можно пойти в кофейню к Акопу или в чебуречную к Робику,
кажется, последнее, что от той жизни осталось, – улыбаться друг другу,
рассказывать гостю о том, как здесь было раньше; гость в очередных развалинах
узнает не ведавший ночной тишины ресторан и, глядя на двух покосившихся на
воротах чугунных дельфинов, неуверенно уточнит, не три ли их было раньше.
Конечно, три, радостно согласится хозяин, уже научившийся не впускать в себя эту
память по-настоящему.
Еще такая форма жизни таит в себе покорную готовность к любому решению. Можно
отказаться от плодов победы и не думать, за что страдали, – и можно взять в руки
автомат и, плюнув на эту жизнь, снова яростно забыться и снова не думать, что
дальше. Для многих, впрочем, все проще: уехать. Официальная статистика точных
цифр не дает, но неофициальные таковы, что их действительно впору
засекречивать: из всего, без малого миллионного, населения Абхазии сегодня
осталось около 300 тысяч. Это не беженцы, но зловещий закон невозвращения
распространяется, как показывает практика, и на них.
Бюджет Абхазии – 9 миллионов долларов. Немного меньше, чем бюджет средней
руки московской торговой конторы. Мой приятель открыл фирму по производству
пластиковых стеклопакетов. Воевал? Нет, и никакого желания не испытывает. Он из
того поколения, которое не успело увидеть былого Сухуми. «Женюсь на грузинке, –
шутит он, – чтобы подать всем пример». В его планы новая война или продолжение
страданий за независимость не входит. Впрочем, его оборотов едва хватает на кафе
с девушкой вечером и на бензин, чтобы до этого кафе доехать.
Абхазские экономисты доказывают, что, несмотря на блокаду, экономические
резервы имеются. Глобальные экономические программы пишутся на тему удвоения
бюджета, и авторы не скрывают ни их утопизма, ни бессмысленности. Есть и
официальная позиция: если, дескать, нам удастся стабилизировать экономику, то
мир будет вынужден признать Абхазию. Официальная позиция доведена до каждого
абхазца и ни гражданского порыва, ни досады уже не пробуждает. На вопрос о том,
как без этого признания стабилизировать экономику, прямо отвечает только лидер
внутриполитической абхазской оппозиции Леонид Лакербай: никак. Когда-то
инженер, потом министр иностранных дел Абхазии, которого иногда называл своим
возможным преемником сам Владислав Ардзинба, сегодня на своей старенькой
«шестерке» ежедневно приезжает из Гудауты в Сухуми, чтобы вновь быть
объявленным предателем национальных интересов. Он вовсе не подвергает
сомнению абхазскую независимость – на это не посягнет сегодня никто. Он просто
предлагает не строить иллюзий и идти на нормальный компромисс с Тбилиси. В
противном случае – медленная смерть. От которой не спасут ни махинации с
российским бензином, переправляемым при деятельном участии всех затронутых
конфликтом сторон в Грузию, ни турецкий ширпотреб, по бросовым ценам
завозимый время от времени в сухумский порт, ни экспорт металлолома и
пиломатериалов, на которых сделали себе состояния десятки олигархов абхазского
масштаба.
Впрочем, те, кто остались в Абхазии, это понимают и без Лакербая. Но и Лакербай,
кажется, не знает, каким может быть теперь этот компромисс.
Секретный план ООН
_ До 93-го года, – говорит Шамба, – мы были готовы на автономию. Потом мы
предлагали федерацию. Договор в 1996-м был почти готов, но в последний
момент Тбилиси отказался. Потом до 98-го года мы соглашались на
конфедерацию. Теперь поезд ушел. Никакого общего государства.
_
Абхазия в самом деле могла стать прецедентом, но в результате стала уроком
совсем другого рода: неиспользованный шанс только усугубляет опасность нового
взрыва. Уже в мае 1998-го Грузия и Абхазия стояли на пороге новой войны. Больше
компромиссов не было, и сегодня снова достаточно искры. Только ситуация явно
меняется. Время, которое, как привыкли думать в Сухуми, работало на них, готово
изменить свои предпочтения. «Мы стали заложниками собственной политики, –
заметил один абхазский коллега, – и не утешиться даже тем, что иной эта политика
объективно быть не могла».
Группа друзей генсека ООН уже разработала свои предложения по урегулированию
ситуации. Предложения секретны, но в Сухуми про них знают все. Ничего
экзотичного, такого, что могло бы удивить карабахцев или приднестровцев, в них
нет: общее оборонное пространство, широчайшая автономия в составе Грузии,
переходный период. Словом, последнее достижение теоретической мысли: общее
государство. «А эти предложения уже нами фактически отвергнуты», – говорит
Джергения и рассказывает про абхазскую конституцию, в соответствии с которой
Абхазия является независимым государством. «Они ведь носят рекомендательный
характер», – несколько смягчает позицию Сергей Шамба. – Тем более что у нас есть
формальное право эти предложения не рассматривать, пока Грузия не выведет свои
войска из верхней части Кодорского ущелья – на это ведь есть резолюция ООН,
носящая, кстати, совсем даже не рекомендательный характер». А Грузия под любым
предлогом, а в последнее время и без него, никого выводить не собирается, и
понятно почему: она прекрасно знает, что означает для нее предоставить ущелье,
ведущее на Сванетию и дальше, в причеченские горы, миротворцам, то есть, по
сути, российским десантникам. Более того, Тбилиси все еще не отчаивается решить
проблему пребывания чеченских боевиков в Панкисском ущелье, в связи с чем часть
гелаевцев уже снова передислоцирована в Кодорское ущелье. В Сухуми этот факт,
впрочем, снова не афишируют.
Абхазский флаг над Кутаиси
В Тбилиси, из последних сил разделяющем политическую Москву на Путина и
Рогозина, одну из фраз российского президента, брошенных им как-то на встрече с
Шеварднадзе, поняли так: если Грузия начнет военную операцию в Абхазии,
российским миротворцам придется оттуда уйти. Едва ли сегодня Путин осмелится
высказаться в том же духе, однако неприятный подтекст запомнили и в Сухуми и
любой разговор на эту тему всячески пытаются увести в сторону.
«Так быстро подобные изменения не происходят», – уверен между тем Шамба.
Иными словами, дело во времени, которое для Сухуми уходит.
И тут – американские военные в Грузии.
Москва, как известно, знала обо всем заранее и не возражала, что и стало для
Сухуми самым недвусмысленным сигналом к смене геополитических вех. И Сухуми
сыграл на опережение – и, как всегда, на стороне патриотической российской
оппозиции. Прекрасно понимая, что оппозиция уже не та и внутриполитической бури,
неминуемо разразившейся бы в ельцинские времена, сегодня не случится. Расчет
был не на Думу, а как раз на Путина.
Путин, который, в отличие от Ельцина, может себе позволить вполне прагматический
взгляд на былое братство в масштабах СНГ, однажды сказал: это ваш конфликт, и
Россия больше вмешиваться не будет. Сказал он это, впрочем, в Ереване и по
поводу совсем другого конфликта, но в Сухуми этот посыл тоже поняли правильно.
Однако здесь прекрасно понимали, что в отличие от Карабаха про Абхазию Путин
такого не скажет никогда. Более того, вовсе не собирающийся отказываться от
особых отношений с генералами, Путин просто обязан говорить ровно обратное. И
Сухуми посылает ему пас.
Путин пас принял. Коллективный российский Рогозин команду понял правильно.
Президентская Дума тоже кое на что сгодилась.
Тактический выигрыш сухумской власти налицо. По мере утихания воинственной
риторики в Тбилиси работать в пропагандистском жанре осажденной крепости и
скрывать от вверенного населения некоторое грузинское умиротворение абхазской
власти становилось все труднее. В Абхазии все чаще стали появляться
представители неправительственных организаций, журналисты, и холодные
уверения официальных сухумских пропагандистов о том, что Абхазия по совершенно
понятным причинам интересуется Грузией намного меньше, чем Грузия ею, звучали
все менее убедительно. Все более ощутимой становилась и исходящая от Москвы
апатия. Теперь все образовалось: как знает каждый в Абхазии, Москва снова за ними
и – «мы восстановим историческую справедливость и, случись что, как встарь,
поднимем абхазский флаг над Кутаиси». При том, что настоящая война в абхазские
планы входит ничуть не больше, чем в грузинские. Более того, в Тбилиси при
упоминании Джергении высокопоставленные собеседники почти тепло улыбаются:
«А, Анри Михалыч… Это не Ардзинба, с ним можно иметь дело». Прекрасно,
впрочем, понимая, что предельная узость маневра, сковывающая так долго
полагавшийся на Москву Сухуми, ставит и сам Тбилиси перед очень опасным
искушением.
Глава грузинского парламентского комитета по обороне Георгий Барамидзе
настроен решительно. Впрочем, долго излагать официальную позицию насчет
небеспредельности грузинского терпения ему явно неинтересно. «Понятно, – устало
признает он, – воевать здесь никому неохота. Но мы же до сих пор точно не знаем,
кто устроил эту идиотскую операцию по переправке Гелаева в Абхазию. Узнаем –
разорвем. Это же надо – дать такой козырь Сухуми…»
Скорее всего, никто никого не разорвет, потому что с желающими предоставить
Сухуми козыри покруче в Тбилиси тоже приходится считаться. А таких желающих –
целая альтернативная вертикаль власти, от абхазского спикера в изгнании Тамаза
Надареишвили до заинтересованных генералов, беженцев, одно видение которых
на площади перед президентским дворцом вызывает у власти оторопь, и
разношерстных партизан, которые день воюют, день торгуют. А тут еще и
американская помощь. Да, признают отдельные официальные лица, мы не
исключаем, что навыки американского спецназа могут нам пригодиться не только в
Панкиси, но и в Абхазии. А в Абхазии вполголоса и без особого сожаления делятся
слухами, что в политическом смысле возвращение Ардзинбы из московской клиники
исключено. Но и Джергении ничего не остается, как срочно лететь в Москву, и
Смоленская площадь разражается небывалым даже в отношении Тбилиси
заявлением, то ли списанным с соответствующего заявления абхазского МИДа, то
ли, наоборот, с его первоисточника: «В Тбилиси должны отдавать себе полный
отчет, к чему могут привести подобного рода провокационные безответственные
действия…». А по-другому Москва в рамках выбранного жанра говорить и в самом
деле не может. Чтобы прикрыть свое абхазское отступление, приходится в
соответствии с новым политическим стилем блефовать на тему войны. Не в
одиночку, конечно. Втроем. Вместе с Грузией и Абхазией, которые тоже не хотят
войны, но так по-разному, что это противоречие кажется уже почти фатальным.
«Имейте в виду, когда будете писать материал, – сказал мне напоследок «злой»
следователь, – республика может открыть для вас свои двери, а может и навсегда их
закрыть». «Заезжай. Будут проблемы – обращайся», – весело пожал мне руку
«добрый».
|
