17450.
ПОЧИТАЙТЕ!
(10.04.2002 10:59)
0  
Грузинский национализм и проблема юго-осетинской автономии в предконфликтный период
И. Санакоев
Анализ причин грузино-осетинского конфликта 1991-1992 гг. возвращает нас нас к общественно-политическим процессам, происходившим в Грузинской ССР накануне этого события и приведшим к единогласному упразднению Верховным Советом Грузии Юго-Осетинской Автономной области (ЮОАО). Именно в этой сфере располагался весь комплекс причин, обусловивших в то время довольно жесткие позиции грузинского правительства в отношении проблемы юго-осетинской автономии.
В конце 1980-х гг. в Грузии возрождаются националистическая идеология и политика. Реанимация национализма свидетельствовала о незатухающих процессах национально-государственной консолидации в Грузии. Это оказалось возможным в силу того, что Грузия, в отличие от 1801 г., в 1921 г. вошла в состав СССР в виде оформленного государственного образования - Грузинской ССР. В предшествующий этому событию непродолжительный период существования грузинского независимого государства (1918-1921 гг.) получили политическое оформление националистическая идеология и политика грузинской элиты, воспринявшей основные постулаты грузинского либерального национализма 2-ой половины XIX в., сформулированные Ильей Чавчавадзе в виде формулы: "Язык, отечество, вера". Национальное движение, оформившееся к концу 1980-х гг., "почти без изменений восстановило политическую парадигму грузинского национализма периода независимой республики 1918-1921 гг."1
Показательно, что национализм конца 1980-х гг. предстает в Грузии не просто в форме идеологии и политики, а как цельное мировоззрение, универсальная система ценностей, или националистический дискурс (М.Фуко, Э.Геллнер), быстро вытеснивший коммунистическое мировоззрение, так и не пустившее глубоких корней в грузинском обществе. Это говорит об относительной зрелости консолидационных процессов в Грузии, когда национализм начинает выступать как движущая сила и стержневой элемент процессов нациеобразования. В этом случае доминирующее значение приобретают стремление каждого индивида к утверждению своей принадлежности к единой общности, то есть коллективной идентичности. Поэтому грузинский национализм пускает глубокие корни и приобретает универсальный мировоззренческий характер как на общесоциальном, так и на межличностном уровнях.
Несмотря на гражданскую риторику, грузинский национализм по своей идейной природе являлся и является в большей степени этническим, чем гражданским. Это обусловлено апелляцией к историческому прошлому и "естественным правам" грузинской нации ("Мы ничего не хотим сверх того, что нам принадлежит по праву!") взамен юридических и политических реалий. Этим подчеркивалась общность этнического происхождения, базовым принципом признавалось "право крови" (дифференциализм). Со своей стороны этническая природа грузинского национализма в значительной степени предопределила и общее направление консолидационных процессов в русле конструирования этнической нации.
В рамках Грузинской ССР этнонационализм усиливался в условиях многонационального состава населения республики, когда с развалом СССР наиболее остро повсеместно встала проблема межнациональных отношений, а в Грузии - проблема национальных меньшинств. По официальным данным, негрузинские этносы составляли в Грузии в конце 1980-х гг. более 1/3 населения, а реально и больше, так как при определении национального состава данные переписи систематически искажались или же собирались не совсем корректно. Национальные меньшинства с точки зрения грузинского этнического национализма ("право крови") исключались из процесса национально-государственной консолидации и поэтому рассматривались исключительно как фактор угрозы ("пятая колонна в руках Москвы") для независимости Грузии. При этом, однако, не следует переоценивать степень консолидированности самого грузинского общества, которое было представлено лишь на уровне субэтносов. "В Грузии идет процесс собирания этнической нации... Грузинская нация не является такой однородной, как, например, поляки, датчане, греки, армяне. Она состоит из различных грузинских субэтносов".2
Таким образом, грузинское общество к концу 1980-х гг. столкнулось с проблемой интеграции национальных меньшинств в независимое национальное государство в условиях недостаточной консолидированности собственной нации. По ряду параметров прослеживалась цейтнотовая ситуация, когда грузинской элите в предельно короткие сроки (из-за быстрого развала СССР) предстояло консолидировать собственное общество и наладить отношения с национальными меньшинствами на базе какой-либо взаимоприемлемой идейно-политической платформы.
Особенно острой для грузинского общества в этот период оказалась проблема автономий. Абхазия и Южная Осетия, являясь этнотерриториальными политическими образованиями, в отличие от Аджарии, где коренное население составляют этнические грузины, рассматривались грузинской элитой как вполне реальный фактор дезинтеграции. Во-первых, сама Грузинская ССР представляла из себя на тот период довольно искусственное образование, появившееся в результате принудительного включения в ее состав в 1922 г. Южной Осетии, а в 1931 г. Абхазии. За советский период эти автономии так и не стали органической частью Грузии. Поэтому "единство Советской Грузии было призрачным не только для абхазов, осетин, армян, азербайджанцев, которые не осмысливали для себя опоры в грузинской республике, но и для этнических грузин".3 В Южной Осетии это выражалось в сохранении традиционной этнокультурной и политической ориентации на Север - Северную Осетию и Россию. Во-вторых, Абхазия по причине демографической экспансии со стороны Грузии в период 1930-50-х гг. уже неоднократно выступала с довольно решительными требованиями о своем выходе из Грузинской ССР и вхождения в состав Российской Федерации (в 1978 г. и в марте 1989 г. - "Лыхненское обращение"). Южная Осетия, в свою очередь, представляла из себя регион компактного расселения осетинского этноса, имевшего здесь значительное демографическое преимущество (около 70%). Более того, с момента своего включения в состав ГССР в Южной Осетии возникла проблема разделенного большевиками осетинского народа. Решение этой проблемы в условиях перестройки и демократизации путем референдума или других форм всена-родного волеизъявления расценивалось априори грузинской элитой как проигрышное при любых условиях. Тем более, что в Южной Осетии уже летом-осенью 1989 г. на уровне общественных организаций и отдельных групп прозвучали заявления о необходимости воссоединения со своей составной этнической частью Северной Осетией. Таким образом, вхождение Южной Осетии и Абхазии в состав будущего независимого грузинского государства было весьма спорным и проблематичным по вполне определенным причинам. Именно поэтому в Грузии в конце 1980-х гг. на политическую авансцену выходит проблема автономий.
Очевидно, что автономии можно было удержать в составе независимой Грузии только двумя путями:
предложить им федерализм, что предполагало децентра-лизованное в определенной степени национально-государст-венное устройство будущего совместного государства. Это привело бы к созданию надежных и прочных правовых гарантий защиты этнотерриториальных прав автономий и оформлению на этой основе политических предпосылок сближения грузинского общества со всеми нацменьшинствами;
другой вариант представлял из себя ликвидацию нацио-нально-территориальных образований и включение негрузинских этносов в состав унитарного грузинского государства. Очевидно, что реализация этого плана наталкивалась на сопротивление автономий и объективно означала установку на насильственное решение проблемы.
Силовое же решение создавало в республике очаги этнокризисов, которые грозили серьезной дестабилизацией общественно-политической обстановки в многонациональной Грузинской ССР.
Выбор пути решения проблемы автономий в целом и ЮОАО в частности зависел в значительной степени от общего идейно-политического и психологического состояния грузинского общества, а также от сложившегося в нем определенного расклада сил. Основными политическими силами выступили в этом плане официальная правящая элита в лице Коммунистической партии и быстро набиравшее силу национальное движение. Идейно-политическую платформу официальных коммунистических властей Грузии в осетинском вопросе в этот период можно определить как политику двойных стандартов. Публично власть пыталась держать нейтралитет, активно используя коммунистическую риторику и демагогию и создавая вид, что ничего серьезного в межнациональных отношениях в республике не происходит. Публичные решения и постановления партийных пленумов и бюро, а также правительства Грузии содержали крайне неадекватную оценку разворачивавшихся в Южной Осетии и вокруг нее событий. "Нет каких-либо реальных оснований для обострения межнациональных проблем и нагнетания напряженности", - отмечалось в постановлении пленума ЦК КП Грузии в ноябре 1989 г.4 Если сравнить это с оценкой той же ситуации грузинским Обществом Чавчавадзе и Народным Фронтом Южной Осетии в июле 1989 г. - "судя по нынешнему уровню обес-покоенности населения, можно сказать, что мы стоим на грани психоза",5 - то становится ясной заинтересованности правящей элиты Грузии в реальных публичных политических оценках и соответствующем реагировании на происходившие события.
Однако подобная позиция вряд ли была проявлением бессилия и растерянности официальных властей перед лицом невиданного обострения грузино-осетинских отношений. Неверно было бы полагать, что в правящих кругах Грузии никто всерьез не воспринимал и не анализировал ситуацию вокруг Южной Осетии. Публичный нейтралитет в данном случае был скорее ширмой, за которой скрывались далеко идущие цели и задачи. В тактическом плане правящая элита Грузии рассчитывала в случае непредвиденного развития событий (еще далеко не всем было ясно, чем завершится горбачевская перестройка) избежать ответственности за межнациональные кризисы, переложив всю вину на "деструктивные силы", то есть националистов. В стратегическом плане такая позиция официальных властей давала радикалнационалистам картбланш в решении проблемы юго-осетинской автономии в русле национальных интересов Грузии. Именно поэтому откровенно фашиствующие призывы националистов уничтожить автономию и самих осетин оставались фактически безнаказанными. Так, например, 14 сентября 1989 г. на многотысячном митинге в грузинском селении Ередви на территории Южной Осетии лидер радикальных националистов Звиад Гамсахурдиа публично призвал все население Грузии к походу на столицу Южной Осетии город Цхинвал, "чтобы посмотреть, чья кровь больше прольется".6 Этот публичный акт разжигания меж-национальной розни не только не был осужден, а его автор привлечен к уголовной ответственности за нарушение закона и Конституции, но через два месяца ему действительно удалось возглавить многотысячный поход на Цхинвал. В период этой антиосетинской акции 117 человек получили ранения и увечья, были захвачены заложники, подвергшиеся откровенным издевательствам. От побоев скончался житель Южной Осетии Тигиев, ставший первой жертвой грузино-осетинского конфликта. За период с 23 ноября 1989 г. по 30 января 1990 г. было официально зарегистрировано свыше 550 заявлений, связанных с конфликтами по национальному признаку в Южной Осетии, возбуждено 120 уголовных дел, однако, ни одно дело не было доведено до конца и, следовательно, никто не был осужден.
Анализ событий показывает, что публично нейтральная правящая грузинская элита кулуарно занималась активной разработкой и осуществлением антиосетинской политики, имевшей стратегической целью упразднение юго-осетинской автономии. Основные направления этой политики состояли в создании нормативной правовой базы, дестабилизации внутриполитической ситуации в Южной Осетии и осуществлении на этой основе ликвидации Юго-Осетинской АО.
В правовом отношении статус ЮОАО был определен "Законом о Юго-Осетинской АО" от 12 ноября 1980 г., который базировался на общесоюзном "Законе об основных полномочиях краевых, областных Советов народных депутатов, Советов народных депутатов автономных областей и автономных округов". Статья 3 "Закона о ЮОАО" гласила, что "территория АО не может быть изменена без согласия Совета народных депутатов ЮОАО", а вопросы окончательного определения ее статуса относятся к ведению Конституции СССР. То есть, вопросы изменения статуса и территории ЮОАО в правовом плане выходили за сферу компетенции республиканских властей, которые были всерьез озабочены этой проблемой и предпринимали активные шаги по исправлению ситуации. Поэтому 19 ноября 1988 г. Верховный Совет Грузинской ССР внес целый ряд изменений и дополнений в Конституцию ГССР, согласно которым (статья 104) только ВС ГССР имеет право принимать решения по вопросам государственного устройства республики. Если прежде Конституция ГССР определяла лишь "право образования новых автономных единиц", то новая редакция статьи 104 декларировала, что "ВС ГССР принимает решения по вопросам национально-государственного устройства ГССР", подразумевая уже как право образования, так и право ликвидации АО.7
Более того, летом 1988 г. истек срок полномочий Областного Совета народных депутатов ЮОАО. Проведение очередных выборов в Областной совет согласно законодательству находилось в компетенции республиканских властей, которые всячески затягивали и в конечном счете так и не дали разрешения на проведение избирательной кампании в Южной Осетии. Поэтому, с лета 1988 г. руководящие ораны ЮОАО были фактически нелегитимны с правовой точки зрения. А уже 18 октября 1989 г. ВС ГССР образовал специальную комиссию с привлечением виднейших авторитетов науки и культуры с целью "изучения всех обстоятельств образования и необходимости дальнейшего существования ЮОАО на территории Грузии".
Другое направление антиосетинской политики правительства Грузии характеризовалось курсом на дестабилизацию внутриполитического положения в Южной Осетии с целью создания удобного повода для практического осуществления своих планов. Власти Грузии предприняли в этот период активные шаги по утверждению национальных приоритетов грузинской нации на территории Южной Осетии без учета местных национальных особенностей, что в политическом плане неизбежно приводило к дестабилизации ситуации в ЮОАО. Так, 15 августа 1989 г. была принята государственная программа развития грузинского языка, декларировавшая его приоритетный характер в сферах общения и делопроизводства. Вслед за этим вся документация в ЮОАО стала поступать исключительно на грузинском языке, а в государственных учреждениях появились первые печатные машинки с грузинским шрифтом. Это вызвало многочисленные бытовые конфликты в городе.
В марте 1990 г., то есть после ноябрьского кризиса 1989 г., Министерство народного образования Грузии приняло постановление об увеличении количества грузинских факультетов в Юго-Осетинском государственном педагогическом институте. 20 апреля 1990 г. в Цхинвал приехал министр народного образования Грузии Енукидзе, который отклонил просьбу ректората о сохранении прежних норм приема или же об открытии новых факультетов на паритетной основе. На эти события весьма активно отреагировали общественное мнение и ряд общественных организаций, усмотревших в подобных действиях республиканской власти стремление нанести удар по системе высшего образования Южной Осетии, денационализировать Юго-Осетинский пединститут, сделать его грузинским и тем самым в последующем оказать влияние на демографическую ситуацию в Области.8 В столице Южной Осетии г. Цхинвале стала накаляться обста-новка, последовали жесткие заявления со стороны общественных организаций вплоть до закрытия вуза. Таким образом, решение правительства Грузии имело серьезный политический резонанс в ЮОАО и, очевидно, на это и было рассчитано.
Наиболее отчетливо антиосетинские позиции официального руководства Грузии проявились в период организованной радикалами антиосетинской акции 23 ноября 1989 г. Как известно, среди митингующих находилось все высшее руководство ГССР, включая 1-го секретаря ЦК КП Грузии Гумбаридзе. По предвари-тельной договоренности правительства и лидеров радикальных общественных организаций Грузии митинг предполагалось провести у грузинского села Эргнети в 10 км. от Цхинвала. У этого села был расположен милицейский кордон, который митингующие не должны были пересекать. Однако, по сообщениям самих демонстрантов, когда у Эргнети им дорогу перекрыла милиция и БТРы, они обратились к Шота Горгодзе (министр внутренних дел), и он, недолго думая, открыл дорогу на Цхинвал.9 Поэтому при обсуждении цхинвальской акции на заседании Главного Комитета Национального Спасения (центральный координирующий орган национального движения) 28 ноября 1989 г. в Тбилиси со стороны умеренного крыла национального движения был поставлен вопрос: "Почему открылся первый кордон? Неужели вы не задумались? Мы же у первого кордона договорились провести митинг?".10 24 ноября 1989 г. части грузинской милиции и военизированные боевики-радикалы, "усиленные" выпущен-ными на свободу уголовниками, были размещены (кем, если не властями?) в окружающих Цхинвал с 4-х сторон грузинских селах. С этого момента началась 3-х месячная зимняя блокада города; в городе появились раненые и убитые. Это было уже вооруженное противостояние, осуществленное фактически при активной поддержке официальной власти. Таким образом, сформировав правовые механизмы и используя подходящий повод в условиях дестабилизации общественно-политической ситуации в Южной Осетии, правящая элита Грузии приобрела реальные возможности практической ликвидации ЮОАО. Первая демонстрация этих возможностей состоялась 4 сентября 1990 г., за две недели до объявления суверенитета ЮОАО. При активной поддержке тбилисского официоза в Ленингорском районе ЮОАО (52% населения - грузины) была проведена сессия райсовета, отделившая район от АО, разорвавшая все связи с Областью и изменившая название района на Ахалгори. Председатель райисполкома Маргиев был смещен с должности, его пост занял 1-й секретарь райкома партии Хохашвили. Это было уже официальным и открытым нарушением территориальной целостности ЮОАО правительством Грузии за 3 месяца до официального упразднения ЮОАО.
Отделение Ленингорского района от Южной Осетии по сути явилось первой открытой акцией правящей грузинской элиты по осуществлению плана расчленения и захвата территории Южной Осетии. Это было, несомненно, конечной целью всей антиосетинской политики. Было очевидно, что правящая элита Грузии, совершив быструю идеологическую переориентацию, заняла радикальные националистические позиции. Однако, стесненная государственно-правовыми рамками СССР, грузинская власть не имела возможности открыто перекраивать границы Южной Осетии. Поэтому она публично пыталась умолчать о развитии этнокризиса, а скрытно же делала ставку на националистическое движение, которое было ориентировано на упразднение Южной Осетии. Именно поэтому в цхинвальском походе приняло участие все высшее руководство Грузии, пытавшееся таким образом держать ситуацию под контролем.
Планы правящих кругов Грузии по захвату территории ЮОАО и установлению последующего контроля над этим регионом имеют обширную историко-политическую подоплеку, однако конкретные методы и формы реализации этих задач были обусловлены спецификой уже современных грузинских реалий, включая расстановку сил и национально-консолидационные процессы в грузинском обществе.
Основным выразителем идейно-политических позиций грузинского национализма в этот период выступает быстро набиравшее силу национальное движение. Первые серьезные оппозиционные партии появились в Тбилиси в 1988 г., а уже через год они охватывали практически всю территорию республики с грузинским населением. По признанию лидеров грузинских национальных движений, в конце 1980-х гг. "в Грузии в 2-3 городах (имеются в виду города Абхазии и Цхинвал) невозможно провести грузинам митинг... Но не следует забывать, что совсем недавно подобную манифестацию нельзя было провести ни в одном городе Грузии".11
В определенной степени этот процесс был обусловлен значительным ростом уровня национального самосознания, когда в переосмысление своего исторического прошлого и перспектив будущего развития довольно быстро и активно включилось подавляющее большинство грузинского общества. Интеллигенция и СМИ Грузии стали задавать тон в трактовке прошлых и современных реалий с националистических позиций. Национальная тематика и, в первую очередь, идея национальной независимости стала стержневой доминантой грузинского общественного сознания уже в конце 1989 г. "Всего год назад грузины приходили на наши акции протеста с советскими знаменами и портретами Ленина, сегодня они рядом с нами, в худшем случае уже не борются против нас", - признавала Национал-демократическая партия Грузии в декабре 1989 г.12
Сильнейший импульс национальное движение Грузии получило в результате известных событий 9 апреля 1989 г., когда столкновение колонны демонстрантов с войсками в Тбилиси привело к жертвам среди демонстрантов. Эти события сыграли роль катализатора общественного мнения: чаша весов уверенно переместилась на сторону национального движения и оно приобрело с этого времени репутацию освободительного. Катастрофически стал падать авторитет правящей Коммунистической партии и всего официоза в целом. Стало понятно, что смена власти, то есть приход к власти национального движения является лишь вопросом времени.
Несмотря на большое количество политических партий и организаций, идеологический спектр грузинского национального движения не отличался большим разнообразием. В идейном плане оно было представлено умеренными и радикалами, при этом идеологические позиции обоих течений во многом перекликались. Это касалось таких стратегических проблем как независимость и национальная государственность Грузии. Различия проявлялись лишь в методах и конкретных путях реализации общих целей.
В организационном плане грузинское национальное движение изначально представляло из себя довольно пеструю картину большого количества партий и обществ (свыше 100), никак не связанных друг с другом. В марте 1990 г. были предприняты первые попытки их объединения, и уже в мае этого же года был проведен объединительный Национальный съезд, кото-рый, однако, сразу же выявил серьезные разногласия внутри движения, в основном по вопросу об участии в намеченных на октябрь 1990 г. выборах в Верховный Совет Грузии. Эти разногласия привели к межпартийному размежеванию в национальном движении и организационному оформлению умеренного и радикального течений. Умеренные, образовав так называемый Координационный Центр, выступили за бойкот выборов, считая невозможным участие национального движения в выборах в советский "оккупационный орган" власти, что было равносильно, по их мнению, признанию самого режима оккупации. Поэтому они объявили о выборах осенью в параллельный орган - Национальный Конгресс. Это было началом будущей политической оппозиции режиму З.Гамсахурдиа. Радикальное же крыло, образовав избирательный блок "Круглый стол - Свободная Грузия" во главе со З.Гамсахурдиа, объявило о своем непосредственном участии в избирательной кампании 1990 г. на основе нового августовского закона о выборах, вводившего элемент многопартийности.
Умеренное крыло национального движения, представленное такими организациями как Общество Ильи Чавчавадзе (председатель З.Чавчавадзе), Национально-демократическая партия (Г.Чантурия, И.Саришвили), Ассоциация христианских демократов (И.Какабадзе) и другие, отражало интересы наиболее здравомыслящей части грузинского общества, преимущественно передовой либеральной интеллигенции, считавшейся с опасностью радикализации и резких перемен в национально-государственном устройстве Грузии.
В стратегическом плане позиции умеренного крыла по проблеме автономий были идентичны радикальным, однако их тактический подход к решению проблемы отличался осторожностью и гибкостью. Если радикалы считали необходимым "автономии упразднить", то умеренные предпочитали формулу "автономии не нужны", страхуя себя от поспешных, необдуманных действий. Соглашаясь с радикалами в "ненужности автономий" в Грузии, умеренные предлагали предоставить национальным меньшинствам, в частности и южным осетинам, "права национально-культурной автономии". Этот подход свидетельствовал об определенном прагматизме умеренных, их желании больше считаться с политическими реалиями многонациональной республики.
Не имея, однако, определенных рецептов как "убрать" автономии, умеренные в отличие от радикалов выступили против их немедленного упразднения. И в этом плане умеренное крыло национального движения объективно было против установки на силовое, насильственное решение проблемы. "Межнациональные вопросы в Грузии никогда не решались силой оружия... Зло (автономии. - И.С.) нельзя победить злом. Такова наша человеческая и христианская позиция. Решение вопроса национальных меньшинств в Грузии невозможно радикальными методами. Это заведет нас в тупик и испортит отношения с национальными меньшинствами", - говорилось в официальном заявлении Общества Ильи Чавчавадзе в августе 1989 г.13
Умеренные понимали, что курс на немедленное упразднение автономий ведет к конфронтации с национальными меньшинствами и наносит удар по национальной независимости Грузии. Они предостерегали национальное движение и его лидеров от опасности участия в этнокризисах, которые раздувал, по их мнению, "имперский центр". Поэтому умеренное крыло национального движения выступило против проведения антиосетинской акции - похода на Цхинвал 23 ноября 1989 г. Оценивая результаты этого похода, Национально-демократическая партия констатировала, что "акция не способствовала углублению и мобилизации политического самосознания народа. Углубление и мобилизация политического самосознания народа происходит благодаря политическим и организованным акциям, а игра в войну не повышает, а понижает политическое самосознание, что сказалось сильно на местном населении... Мы боремся мирными методами, а не военными".14 Объясняя причины своего отказа участвовать в походе на Цхинвал, НДП заявила, что она вместе с другими политическими организациями умеренного крыла считала поспешным шагом проведение 100-тысячного митинга на территории Южной Осетии из-за напряженной политической ситу-ации там, а для начала требовала подготовить для этого почву - организовать поездку в Южную Осетию нескольких людей с целью объяснить средства и цели грузинского национального движения местному населению, как грузинам так и осетинам. "Мы были против многотысячной манифестации в Южной Осетии также потому, что помимо политических соображений, чисто морально считаем неоправданным в существующей ситуации ожидаемое кровопролитие".15
Цхинвальский поход, положив фактически начало грузино-осетинскому противостоянию, резко усилил размежевание в идейно-политических позициях умеренных и радикалов в грузинском национальном движении. Умеренное крыло подвергло резкой критике всю идею и цели организованной радикалами акции. Согласно оценке И.Какабадзе, президента Ассоциации христианских демократов, "эта акция с самого начала была рассчитана на углубление напряженности и спровоцирована... Ее цель - перевести внимание национального движения на этноконфликт, а настоящему врагу (Москве. - И.С.) остаться в тени".16 28 ноября 1989 г., в период обсуждения цхинвальской акции на заседании Главного Комитета Национального Спасения, представители умеренных партий выступили с довольно жестким заявлением в адрес радикалов: "Если в будущем какая-то партия запланирует антиосетинскую, антиармянскую, антиазербайджанскую или любую другую акцию, направленную против любой нации, и если даже на каком-либо митинге она возбудит 100 тыс. грузин против кого-нибудь, - эта партия будет нести всю ответственность и будет считаться провокаторской партией".17 Таким образом, действия радикалов были расценены умеренными как угроза общему делу национального движения - независимости Грузии. Радикалам были также предъявлены обвинения в недальновидности и политической близорукости: "В целом лидеры ряда наших радикальных объединений не разбираются в политической ситуации и своими действиями заставляют негрузинское население бояться независимости Грузии".18
Политическое дистанциирование умеренных и радикалов начинает приобретает отчетливые контуры межпартийной борьбы: "Политический лидер, будь-то личность, партия или коалиция, обязан заранее определить конечные итоги своих акций. А может результат и был заранее спланирован - напугать, научить уму-разуму. Однако, мы не думаем, что враждебностью нацио-нальных меньшинств суверенитету Грузии что-то прибавится".19
Однако, силы умеренных и радикалов в этой борьбе были слишком неравны. Социальная база умеренного крыла была менее представительна в грузинском обществе, будучи ограничена рамками либеральной интеллигенции. Этим была обусловлена и слабость политических позиций умеренных и небольшой их авторитет как в национальном движении, так и в грузинском обществе в целом. В октябре 1989 г., перед цхинвальским походом, неожиданно в автомобильной катастрофе вместе с Мерабом Костава погиб и один из видных деятелей умеренного крыла, председатель Общества Ильи Чавчавадзе Зураб Чавчавадзе. Его смерть, а также смерть М.Костава, стоявшего у истоков национального движения, способствовали резкому возвышению авторитета З.Гамсахурдиа, превратившегося в единоличного лидера радикалов, а также дальнейшему ослаблению позиций умеренных в национальном движении. Фактически после смерти Чавчавадзе умеренное крыло было уже неспособно оказывать эффективное противодействие радикалам. Это отчетливо проявилось в период подготовки цхинвальской акции, организованной Гамсахурдиа вопреки сопротивлению умеренных, практически не посчитавшись с их мнением. Более того, осудив на партийном уровне саму идею и план проведения этой акции, умеренные были вынуждены "личностно принять в нем участие", чтобы не растерять окончательно свой авторитет в национальном движении20
Наиболее представительным и влиятельным в национальном движении являлось радикальное крыло. В него входили Хельсинкский союз во главе с Гамсахурдиа, Партия национальной независимости (И.Церетели), Общество Св. Ильи Праведного (Гамсахурдиа, Батиашвили), Партия монархистов-консерваторов (Жоржолиани), Общество Мераба Костава, Общество Самачабло, Народный фронт Грузии (Нодар Натадзе) и другие. Большинство этих организаций после Национального Съезда в мае 1990 г. объединились в избирательный блок "Круглый Стол - Свободная Грузия", организационно оформив образование радикального крыла, хотя оформление их идейно-политических позиций произошло несколько ранее.
Значительную роль в этих процессах сыграли две фигуры: Мераб Костава и Звиад Гамсахурдиа. Оба - бывшие советские диссиденты, сокамерники, отбывавшие срок в советской тюрьме. Однако, если З.Гамсахурдиа вышел на волю раньше срока, покаявшись публично, то М.Костава отсидел свой срок до конца и пользовался непререкаемым авторитетом в национальном движении. Оба этих деятеля сыграли значительную роль в формировании радикальной идеологии национального движения, заложив ее основные идейно-политические постулаты и определив практические ориентиры. Так, именно М.Костава приписывается авторство лозунгов "Грузия для грузин!" и "Грузия превыше всего!", которые он попытался реа-лизовать в период организованного им так называемого "абхазского похода" в июне 1989 г. Как известно, тогда в Сухуме произошли трагически закончившиеся столкновения на этнической почве.
Как уже было отмечено выше, смерть М.Костава сделала Гамсахурдиа единоличным авторитетом в радикальной среде национального движения. Не последнюю роль в росте авторитета Звиада сыграло и его происхождение. Его отец, довольно известный писатель Константин Гамсахурдиа, пользовался непререкаемым авторитетом в грузинском обществе, особенно среди интеллигенции. Слава отца, несомненно, служила сильным подспорьем в ранней политической биографии Звиада и давала определенный стартовый политический капитал. Плюс репутация диссидента, отсидевшего срок в советской тюрьме, а также определенные личные качества обеспечили Звиаду быстрое восхождение на самую вершину национального Олимпа.
Идейные позиции лидера радикалов сформировались в условиях обострения национальных чувств в Грузии в поздний советский период. Поэтому радикальные убеждения деятелей типа Гамсахурдиа и Костава находили широкую поддержку в грузинском обществе, а в периоды обострения национальных страстей способствовали восхождению их в качестве кумира.
В социальном плане националрадикалы находили свою опору среди наиболее консервативной националистической интеллигенции, студенчества и наиболее деклассированных элементов, включая и криминалитет. "Союз грузинского интеллектуала с сельской и городской шпаной - самая яркая черта гамсахурдиевской революции".21 Именно этот союз обеспечивал высокий психоэмоциональный накал и практическую неконструктивность гамсахурдиевских рецептов. И, в первую очередь, рецептов решения национальных проблем. Именно эти черты - эмоциональность и деструктивизм - являлись отличительными признаками подхода радикалов к решению проблемы юго-осетинской автономии, когда ими в качестве единственного и безальтернативного варианта решения вопроса было предложено упразднение автономии.
Этот деструктивизм был обусловлен опорой на исторические мифы о "правомерности и целесообразности искусственного образования" юго-осетинской автономии в 1922 г. и, более того, времени самого переселения осетин на "территорию Грузии". Эмоциональность же базировалась на твердом убеждении радикалов в угрозе, исходившей от автономии для национальной независимости Грузии, и нарушении прав коренного грузинского населения. Если теоретически умеренные националисты считали возможным предоставление осетинам прав национально-культурной автономии, то радикалы и Гамсахурдиа считали достаточным обеспечение прав "осетинского меньшинства" через общенациональные правовые грузинские институты, не видя никакой необходимости в создании дополнительных гарантий. Этноцентризм радикалов в этом плане объективно оборачивался ростом недовольства меньшинств и межэтнической напряженностью в целом.
Курс на ликвидацию юго-осетинской автономии неизбежно означал установку на силовое решение проблемы. "Скоро я буду в Цхинвале с 10-тысячами моих соколов, и посмотрим, какую встречу им устроит общественность Цхинвала. Мы им свернем шею, тем более, что таких слабых противников, как осетины, нетрудно будет обуздать. Пол-Грузии будет с нами (для слабых противников? - И.С.), и там будет видно, кто кого победит, чья кровь больше прольется", - заявил Гамсхурдиа накануне организованного им похода на Цхинвал.22 Более того, ориентация на силу представляла из себя одну из концептуальных установок идейно-теоретического багажа радикалов, а не определялась конъюнктурными факторами. "Что касается различий между политической борьбой и войной, то необходимо сказать, что война - одна из немирных форм политической борьбы, что существует справедливая война и что именно в политике "есть вещи поважнее, чем мир" (Р. Рейган. - И.С.)", - утверждалось со ссылкой на президента США в одном из политических заявлений Общества Св. Ильи Праведного, возглавляемого Гамсахурдиа.23 Исходя из этой установки, радика
|
