Борьба за господство в Закавказье

(вторая половина XVIII в.)

 

 

Владимир Дегоев.
Большая игра на Кавказе: история и современность.

Главы из книги.

Вторая половина XVIII в. - переломный период в истории Закавказья. Именно тогда в геополитическом «треугольнике» Россия-Иран-Турция заметно поменялось соотношение сил в пользу Петербурга, что определило дальнейшую судьбу региона. Как происходила эта эволюция, какие внутри- и внешнеполитические факторы участвовали в ней - представляет собой любопытную и поучительную тему не только для профессионального историка.

В литературе в основном бытуют два клишеобразных подхода, имеющих более или менее явно выраженную идеологическую и эмоциональную подоплеку. Одна точка зрения состоит в том, что Россия преследовала в Закавказье экспансионистские, эгоистические цели, жертвами которых оказались не только Иран и Турция, но и более мелкие государства с высокоразвитой культурой и жизнеспособным потенциалом, в частности - Грузия. Петербургский кабинет обвиняется в вероломной политике, в забвении своего священного, «исторического» долга по защите христианских народов Закавказья. Как бы само собой разумеется, что Россия была обязана любой ценой отстаивать чьи угодно интересы - только не свои собственные.

Сторонники другой точки зрения объявляют Россию бескорыстной благодетельницей и защитницей как единоверцев, так и мусульман Закавказья, изнывавших под «гнетом» персов и турок. Утверждается, что едва ли не извечная мечта этих народов выражалась в желании стать верноподданными Российской империи. Прорусские устремления закавказского населения именуются «прогрессивными», а протурецкие и проиранские - «реакционными». По такой же ценностной шкале оценивается присоединение Закавказья к России, с одной стороны, и несостоявшийся, теоретический вариант включения региона в состав «отсталых» исламских держав - с другой. Сложный спектр местных внешнеполитических настроений подменяется элементарной картиной, где есть место только для «за» и «против», но не для каких-либо оттенков между ними. При этом лишь за Россией оставлено право иметь свои геополитические мотивы в Закавказье, которые достойны подробного анализа и понимания. Что касается «высших государственных интересов» ее соперников в регионе, то они либо просто игнорируются, либо сводятся к психической патологии правителей.

В настоящем очерке мы пытаемся преодолеть крайности этих двух подходов, в том числе - традицию изображать Восточную Грузию второй половины XVIII в. главным образом как невинную жертву великодержавного экспансионизма соседних государств.

В 1762 г. грузинскому царю Ираклию II удалось объединить Картлию и Кахетию в одно царство. В условиях новой волны дворцовых междоусобиц и внутреннего расстройства в Иране Восточная Грузия во главе с выдающимся политиком и дипломатом становилась государством, с которым приходилось считаться всем участникам «большой игры» на Кавказе. Ираклий II тяготел к гегемонистской политике, состоявшей как бы из двух направлений:

1) «собирание» и консолидация грузинских земель;

2) экспансия на юг и юго-восток, нацеленная на установление господства в Азербайджане.

В 1759 г. борьба Ираклия II с восточно-закавказскими владетелями закончилась подчинением богатых торговых городов Еревана и Гянджи. Грузинский царь действовал не только оружием, но и искусной дипломатией. Он умело пользовался раздорами между азербайджанскими ханами, стравливал и запугивал их или выступал посредником.

В Европе и в Стамбуле стало распространяться мнение о могуществе Ираклия II. Это мнение, при наличии оснований для него, было во многом преувеличено. Конечно, в сравнении с тем, что представляли собой Картлия и Кахетия в XVI - начале XVIII вв., положение разительно изменилось. Однако Восточная Грузия находилась в окружении держав, которые вовсе не собирались допускать образования на Кавказе сильного самостоятельного государства. Временное ослабление давления со стороны Ирана ни о чем не говорило. Любая новая династия (после Сефевидов), которая захватит власть в Иране, будет утверждать ее прежде всего путем экспансии. И ждать этого оставалось недолго. Существовала еще Турция, сохранявшая в сфере своего влияния западное Закавказье и готовая при малейшей возможности распространить его на восточное, в том числе с помощью своих дагестанских союзников.

В перспективе не устраивала сильная единая Грузия и Россию. Петербург охотно, хотя и не безоговорочно, поддерживал ее как своего союзника против Турции и Ирана. Но лишь до тех пор, пока такой союз был выгоден России. Рано или поздно независимая Грузия могла превратиться в препятствие на пути к реализации имперских планов российского правительства на Кавказе. Кроме того, поддержка Ираклия II была отнюдь не главной целью Петербурга в этом регионе. На просьбы грузинского царя о помощи (как и на просьбы его предшественников) Россия, до удобного для себя момента, реагировала крайне сдержанно, не желая обострять отношения с Турцией и Ираном. Ираклий II хорошо это понимал и вел собственную игру, воздерживаясь делать основную ставку на Россию и всячески избегая столкновения с Турцией и Ираном.

Разумеется, Ираклий II и Россия нуждались друг в друге, но каждая сторона преследовала собственные цели, совпадавшие лишь до определенного момента. Грузинский царь не хотел быть разменной монетой в политике Петербурга на Кавказе, а Петербург не хотел ссориться с шахом и султаном ради закавказских прожектов Ираклия II. Как бы то ни было, Грузия и Россия поддерживали активные дипломатические отношения, служившие потенциальной основой для более тесного союза при возникновении необходимости.

Ираклий был заинтересован в союзе с Россией еще и по соображениям внутриполитического порядка. Грузию продолжали раздирать феодальные междоусобицы, представлявшие немалую угрозу для центральной власти. Хозяйству и безопасности страны по-прежнему наносили колоссальный ущерб лезгинские набеги, напоминавшие своими масштабами стихийное бедствие. Таким образом, несмотря на политический подъем в Восточной Грузии в 1750-1760-е гг., положение Ираклия II в «кавказском треугольнике», где конфигурация сил могла измениться в любой момент, и не в его пользу, не было устойчивым.

Что касается Северного Кавказа, то там ситуация после Гянджинского (1735 г.) и Белградского (1739 г.) мира несколько стабилизировалась. Русско-иранские отношения до нападения Ага Мухаммеда (Каджарского) на Грузию (1795 г.) были если не доброжелательными, то во всяком случае не враждебными, ибо общее состояние Ирана не позволяло ему бросить вызов России, а Россия, постоянно оглядываясь на Турцию, хотела иметь в лице Ирана союзника или, по крайней мере, нейтральную сторону при возникновении новых русско-турецких войн. Поэтому русское правительство стремилось соблюдать осторожность не только в Восточном Закавказье, но и в Дагестане.

Не выходили за рамки «мирного» развития и русско-турецкие противоречия на Северном Кавказе (до войны 1768-1774 гг.). Там по-прежнему шла «позиционная» борьба за влияние на местные народы, в ходе которой успех доставался то одной, то другой стороне. Внешне и Россия, и Турция вроде бы старались не нарушать Белградский договор. Однако междоусобицы, особенно на Центральном Кавказе, то и дело заставляли их вмешиваться. Используя наметившуюся среди значительной части местного населения прорусскую ориентацию, Россия активизирует там свою дипломатию, что способствует упрочению ее позиций в регионе и дальнейшему развитию тенденций к сближению с Россией. То же самое делает и Турция, опираясь на проосманские силы.

Курс Петербургского Кабинета в кавказском вопросе во второй четверти XVIII века производил такое впечатление, будто кавказское направление в восточной политике России вообще упразднено. Однако это было только впечатление. Внешнеполитические идеи Петра I оказались настолько живучими, что их не смогли похоронить ни бездарные правители на троне, ни злонамеренная камарилья у трона.

Истинной наследницей петровского духа была Екатерина II. Поняв, что утверждение России на Северном Кавказе как стратегическая задача государственной важности - дело не одного года и не одной военной кампании, она начала планомерное военно-политическое освоение этого региона. При ней строятся укрепленные кордонные линии: Азово-Моздокская (с крепостями Ставрополь, Георгиевск, Константиногорск, Моздок), Черноморская и Кубанская. В состав России включаются Кабарда и Осетия, что обеспечило Петербургу контроль над главной дорогой, соединявшей Северный Кавказ с Грузией. В 1784 г. закладывается крепость Владикавказ - важнейший стратегический пункт у входа в Дарьяльское ущелье, через которое проходила указанная дорога. Одновременно идет военно-хозяйственная колонизация Северного Кавказа, преимущественно силами казачества.

Конечно, этими действиями Россия в царствование Екатерины II демонстрировала всю свою мощь и решимость, стремясь внушить к себе уважение и, если требовалось, страх. Однако она пользовалась не только, а зачастую не столько силовыми методами, сколько политическими и дипломатическими. В обществах организованных и сплоченных (как правило, структурно неразвитых) и поэтому хорошо поддающихся единоличному управлению, Россия подкупала вождя, за которым послушно шли его «подданные». В обществах менее сплоченных (ввиду их расслоенности) она старалась разными способами привлечь на свою сторону местную знать, чтобы сделать ее проводником русского влияния. Но не всегда. Иной раз Россия сама провоцировала социальный раскол и поддерживала «низы» против «верхов», разумеется - когда это ей было выгодно. Меньший эффект приносили методы религиозно-идеологического воздействия. Попытки обращения горских народов в христианство не имели особого успеха.

Продвижению России на Северном Кавказе способствовало наличие пророссийских политических настроений среди определенной части местного населения. Они обусловливались тем обстоятельством, что в России, как мощном военном и политическом факторе, были заинтересованы различные общественные слои, стремившиеся использовать его в своих целях. Сфера распространения этих настроений, бывало, сужалась, в том числе из-за просчетов русской администрации, желавшей ускорить вовлечение новоприобретенных территорий в общеимперскую систему.

Зачастую действия горцев Северного Кавказа по отношению к России принимали явную окраску враждебности. Но ввиду их разобщенности, междоусобиц и отсутствия единого вождя, Петербург справлялся с этой проблемой без особых усилий, и не только при помощи силы. До появления Шамиля.

В целом же утверждать об устойчивых внешнеполитических предпочтениях народов Северного Кавказа, применительно к XVIII в., было бы преувеличением. Как заметил французский историк Р.-Ш. Левек, они, по причине своей слабости, часто и с легкостью переходили под власть то одной, то другой великой державы.

На состоянии северокавказских дел сказывалось развитие событий в Закавказье (и наоборот). В царствование Екатерины II получили чувствительный импульс русско-грузинские отношения. Каждая сторона связывала с другой конкретные планы: Россия хотела получить в Закавказье прочный плацдарм для дальнейшего расширения своего присутствия в регионе и, возможно, для оказания потенциального давления на Иран и Турцию; Грузии же нужен был могущественный союзник, который освободил бы ее от вассальной зависимости от Ирана, избавил бы от постоянной угрозы нападения лезгин и помог бы осуществить ее «имперские» замыслы в Закавказье.

В принципе придерживаясь курса на сближение с Россией, Ираклий II не ограничивал свою дипломатическую активность только «северным» направлением. Через своих послов он старался сохранить мир со Стамбулом и Исфаганом, поскольку сама Россия соблюдала осторожность по отношению к ним. Русско-турецкая война 1768-1774 гг. изменила ситуацию. Однако и в этих условиях Ираклий II предпочитал не лезть на рожон, понимая, что кавказская проблема была для России второстепенной по сравнению с крымской и причерноморской. Она побуждала Грузию (Ираклия II и Соломона I Имеретинского) к вступлению в войну для того, чтобы отвлечь турецкие силы с европейского фронта на азиатский. Напротив, Ираклий II намеревался глубже втянуть Россию в грузинские дела и с ее помощью значительно расширить свои владения и прочно укрепиться политически. При этом он рядом искусных дипломатических маневров обезопасил себя от возможного нападения со стороны иранского правителя Керим-хана (умер в 1779 г.) и развязал себе руки для совместных с Россией военных действий против турок.

Во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. русские войска (около 4 тысяч человек с артиллерией) впервые появились в Грузии и помогли картло-кахетинскому царю Ираклию II и имеретинскому царю Соломону одержать победу над турками. Однако командир русского отряда генерал Тотлебен (находившийся в Грузии с августа 1769 г. по январь 1771 г.), в нарушение данных ему инструкций, занялся, помимо своих прямых обязанностей, политическими интригами. В Восточной Грузии он поддержал феодальную оппозицию против Ираклия II, в Западной Грузии - против Соломона I (фронду составляли мингрельские, гурийские и абхазские владетели - Дадиани, Гуриели, Шервашидзе). Вдобавок Тотлебен обострил отношения между Ираклием и Соломоном. Сменивший отозванного Тотлебена генерал Сухотин не смог исправить ошибки предшественника.

Русские военные успехи на европейском театре побудили Ираклия II предпринять решительный дипломатический демарш для извлечения максимальной выгоды из союза с Россией. Грузинский царь официально обратился в Петербург с просьбой о покровительстве на условиях, больше выгодных Грузии, чем России: предоставление Ираклию военной помощи для отвоевания у турок Ахалцихского пашалыка (исконно грузинской области Самцхе-Саатабаго) и других грузинских земель, сохранение независимости грузинской церкви, предоставление займа на содержание армии, не говоря уже о политической независимости государства. В обмен русскому правительству предлагалась половина доходов от рудников, дань деньгами и шелком, передача заложников. Петербург не устраивали ни эти, ни даже более выгодные предложения. Протекторат над Грузией, тем более в том виде, в каком он представлялся Ираклию, пока не входил в планы России. Он явно затруднил бы заключение выгодного мира с Турцией, войну с которой российское правительство хотело закончить поскорее в связи с восстанием Пугачева. Поэтому просьба Ираклия была отклонена.

Тем не менее, благодаря России в Кучук-Кайнарджийском договоре 1774 г. Грузия не была обойдена вниманием. В основном это касалось Западной Грузии, которая освобождалась от уплаты султану дани людьми и различными ценностями. Турция обязалась не вмешиваться во внутренние дела Имеретии. По мнению ряда историков, этот договор фактически упразднил турецкую власть в Западной Грузии, хотя формально она сохранялась. Несмотря на победу Соломона I над Ахалцихским пашой, Ахалцихская область осталась в составе Турции, чему русские дипломаты не стали возражать, поскольку такой ценой достигался более важный результат - независимость Крыма. События, предшествовавшие войне 1768-1774 гг. и сопровождавшие ее, заставляют с осторожностью оценивать реальные силы и возможности Грузии при Ираклии II. О ее месте в системе международных отношений 60-70-х гг. XVIII в. косвенно говорит тот факт, что ей так и не позволили стать полноправным субъектом этих отношений: судьбу Грузии решали более крупные державы без ее участия и без намека на стремление хотя бы ради приличия поинтересоваться ее мнением.

Последствия русско-турецкой войны для Северного Кавказа состояли в том, что там, после многих десятилетий явного и скрытого соперничества между Россией и Турцией, произошел заметный перевес в пользу России. В 60-х - начале 80-х гг. XVIII в. Осетия, Ингушетия, Чечня, Кабарда (в 1781-1796 гг. шамхальство Тарковское и Северная Кумыкия) изъявили покорность России (хотя часть кабардинских феодалов еще долго фрондировала против нее и поддерживала связь с Турцией). Идея «подданства» понималась обеими сторонами по-разному. Местные владетели и народы считали, что Россия брала их под свое покровительство, но это не означало умаление их самостоятельности, обычаев, верований, нравов и т. д. Русские власти зачастую понимали «подданство» буквально, что приводило к острым конфликтам, кульминацией которых станет Кавказская война. Когда же русской администрации хватало гибкости и дальновидности, то создавались предпосылки для экономического, политического, культурного и психологического сближения Северного Кавказа с Российской империей. Религиозный фактор в русско-северокавказских отношениях играл важную, но не главную роль. Мусульмане-сунниты (или «полумусульмане») Черкесии, Кабарды, Чечни, Дагестана и преимущественно язычники Центрального Кавказа могли придерживаться различных внешнеполитических ориентации (правда, понятие «внешнеполитическая ориентация» применительно к горским патриархально-раздробленным обществам было очень условным, ибо они в основном жили своими внутренними заботами и мало интересовались «внешней политикой»), часто проявлявшихся не в форме четкого целенаправленного курса, а лишь в виде тенденции. Бывало, что симптомы тяготения к России сочетались с благожелательностью или нейтральностью по отношению к Турции или Ирану. И, наоборот, лояльность к шаху или султану не обязательно влекла за собой неприятие России, особенно в случаях так называемого «двойного подданства» - Ирану и Турции, интересы которых на Кавказе с XVI в. до конца 70-х гг. XVIII в. не настолько противоречили друг другу, чтобы нельзя было достичь компромисса. Более того, и в «малом треугольнике» Россия - Кабарда и Черкесия - Турция (с Крымом) случались казусы. Исповедовавшие ислам владетели нередко шли на союз с Россией, а феодалы, принявшие от России христианство, переходили на сторону турок и крымского хана. В настроениях местных политических элит и простонародья не было единого и не подверженного колебаниям вектора. Все зависело от многих объективных и субъективных факторов. Вольные или невольные ошибки России на Северном Кавказе приводили к усилению там влияния Турции или Ирана, а просчеты последних в свою очередь благоприятствовали укреплению русских позиций. Но даже это, вроде бы очевидное, правило «сообщающихся сосудов» не обходилось без целого ряда исключений.

По сравнению с «царствами», «княжествами» и «ханствами» Закавказья раннеполитические и догосударственные образования Северного Кавказа являлись в гораздо большей степени объектами (чем субъектами) международных отношений (при том, что последние испытывали определенное влияние с их стороны). Их интересы отодвигались на второй план перед соображениями «высокой» политики и дипломатии. Так, в жертву русско-иранскому союзу были принесены спокойствие и благополучие многих народов Дагестана (как и Восточного Закавказья). А в жертву планам Петербурга в Крыму, Причерноморье и на Украине - надежды прорусских «партий» на Северном Кавказе (и народов Западного Закавказья).

Кучук-Кайнарджийский мир 1774 г., санкционировавший присоединение Кабарды и Осетии к России и формальную независимость ногайцев Северо-Западного Кавказа (но не черкесов, «юридически» остававшихся под османской властью), лишний раз подтвердил, что решение вопроса о международно-правовом статусе этого региона является прерогативой великих держав и не принадлежит к сфере двусторонних русско-северокавказских отношений, имея мало общего с волеизъявлением народов.

Кучук-Кайнарджийский договор развязал России руки на Центральном Кавказе и Предкавказье. (А также в Крыму - условием, согласно которому он признавался независимым, прежде всего от султана.) Началось (с 1777 г.) энергичное строительство и заселение Азово-Моздокской линии (от устья Дона - Черкесск, Ставрополь, Георгиевск, Екатериноград, Моздок и более мелкие укрепления между ними). Возводятся форпосты и к югу от нее (главный из них - Владикавказ (1784 г.) у входа в Дарьяльское ущелье). В 1786 г. учреждается Кавказское наместничество с центром в Екатеринограде. Россия обустраивала свою южную границу, превращая ее в базу для военного и демографического наступления дальше на юг. На очереди были территории, расположенные между Азово-Моздокской линией и Кубанью, заселенные ногайцами, которые находились в вассальной зависимости от крымского хана.

Но и Турция делала все, чтобы удержаться на Северном Кавказе. В 1781 г. она сооружает первоклассную крепость в Анапе. Укрепляет Суджук-кале и призывает черкесов к борьбе с Россией.

В 1783 г. внутренние распри в Крыму дали России повод для вмешательства, в результате чего она присоединила и Крымское ханство, и зависимую от него правобережную (ногайскую) Кубань (Константинопольская конвенция 1783 г.). Сфера влияния Порты на Северном Кавказе резко сузилась. Теперь она сосредоточила внимание на черкесах (левобережной Кубани), с которыми у нее были давние торговые (в основном работорговля), политические и отчасти духовно-культурные связи, осуществлявшиеся через турецкие крепости на черноморском побережье. Турецкое влияние в Черкесии в той или иной форме, с той или иной силой проявлялось еще долго. Но постепенно оно вытеснялось влиянием русским, усиливавшимся и в других районах Северного Кавказа.

Было бы ошибкой представлять процесс утверждения России в этом регионе (военно-политическое, моральное, культурное) как прямопоступательный и благополучный. Давление одной цивилизационной системы на другую всегда вызывает сопротивление или, по крайней мере, видимую реакцию, сочетающую признаки как отторжения, так и приспособления, в зависимости от характера и интенсивности давления, от субъективных просчетов и объективных трудностей и т.д. Эта закономерность наглядно действовала и в русско-северокавказских отношениях, где был свой баланс между враждой и приязнью, противоречиями и компромиссами. С точки зрения методологии изучения исторической реальности, совершенно непродуктивна установившаяся в российской и западной литературе традиция рассматривать эти отношения в рамках такого элементарного противопоставления, как «жестокое завоевание - добровольное присоединение», которое не оставляет места для широкого спектра промежуточных форм общения между народами, для глубокого понимания сложной природы взаимодействия сил притяжения и отталкивания, равно как и для учета ближайших и отдаленных результатов такого взаимодействия.

Тенденция тяготения к России, как к могущественной державе, несомненно существовавшая на Северном Кавказе, не была, однако, универсальным и устойчивым явлением. Политические настроения по отношению к русским иногда быстро и резко менялись в ту или иную сторону под воздействием не только поведения России, но и других (нередко совершенно непредсказуемых) факторов, в том числе внушений извне. Примером переменчивости этих настроений в каком-то смысле является движение горцев Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа под руководством Шейха Мансура (1785-1791 гг.). Конечно, сыграла немалую роль его незаурядная личность предводителя. Но и объективные причины для выступления были налицо. Это - тема отдельного разговора, но здесь уместно отметить, что Шейх Мансур выражал не антиколониальный протест (как считается в российской и западной историографии), ибо Россия еще не успела стать на Кавказе колониальной державой в точном смысле этого слова (если она вообще когда-либо была таковой). Вокруг Шейха Мансура объединились силы, олицетворявшие неприятие чуждого им социально-политического порядка, чуждой религии и культуры. В данном случае обычная антитеза «мы - они» приобрела, ввиду местных особенностей, острую форму.

Во время второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Шейх Мансур действовал на Северо-Западном Кавказе в союзе с турками. Но ни ему, ни его союзникам не удалось организовать массовый подъем северокавказских горцев против России, чтобы превратить регион в театр крупномасштабных боевых действий. 30 сентября 1790 г. русские разгромили османов на реке Тотамыш (около современного города Черкесска), а 22 июня 1791 г. генерал И.В.Гудович взял штурмом Анапу (где и был пленен Шейх Мансур).

Несмотря на эти победы, Ясский мир 1791 г. лишь подтвердил условия Кучук-Кайнарджийского договора и Константинопольской конвенции 1783 г., не принеся никаких территориальных изменений на Северном Кавказе. Россия согласилась вернуть Анапу (ключевую стратегическую точку) и по-прежнему считать закубанские народы зависимыми от Порты (хотя эта уступка во многом носила формальный характер). Однако Турции пришлось признать присоединение к России Крыма, территории между Бугом и Днестром, а также то, что очень напоминало русский протекторат над Молдавией и Валахией. Уступчивость России объяснялась желанием поскорее закончить войну и вплотную заняться западными делами (борьбой с Французской революцией). Стремление Петербурга активно участвовать в большой европейской политике (скорее по престижным и идеологическим, чем практическим соображениям) уже не в первый раз нанесло ущерб более осязаемым и более «домашним» интересам России на Востоке, в частности на Кавказе.

Тем не менее, идея прочного обустройства России на Северном Кавказе уже овладела умами российских государственных деятелей. О этом свидетельствует разработанное Г.А.Потемкиным и утвержденное Екатериной II (1786 г.) «Положение о горских народах». Оно предполагало постепенное превращение горцев в военно-служилое сословие по образцу казачьего войска с теми же функциями. Это, по замыслу автора, открыло бы им путь «к славе, чести и почестям» и, в конечном итоге, к слиянию с империей. Предусматривалось избавление горцев от земельной тесноты путем предоставления им равнинных территорий. Одним из краеугольных принципов программы Г.А.Потемкина провозглашалось уважительное отношение к местному населению, пробуждение симпатий к России («не допускать своевольства», «ловить сердца и привязывать к себе»). К сожалению, попытки осуществления этого прекраснодушного проекта натолкнулись на множество объективных и субъективных препятствий как с русской, так и с кавказской стороны.

В Закавказье, в период с 1774 г. до конца новой русско-турецкой войны (1787-1791 гг.), происходила сложная позиционная борьба между соперниками, сопровождавшаяся союзами и контрсоюзами, взаимными обидами и недоверием, амбициозными притязаниями, сведением личных счетов, внутренней междоусобицей и т. д.

В этой борьбе участвовали, помимо главных игроков (Россия, Турция, Иран), еще и игроки второстепенные, способные, впрочем,повлиять на общую расстановку трех основных сил. Имеются в виду Ираклий II, Соломон I (Имеретинский), Фатали-хан (Дербентский и Кубинский), Ибрагим-хан (Карабахский и Шушинский), и более мелкие владетели Азербайджана и Западной Грузии.

До присоединения Крыма (апрель 1783 г.) и официального оформления этого акта (декабрь 1783 г.) крымский вопрос занимал приоритетное место в восточной политике Петербурга. Поэтому Россия, в принципе предпочитая последовательное, а не параллельное решение проблем, вела себя в Закавказье довольно осторожно. Петербург старался хотя бы внешне не нарушать выгодный для него Кучук-Кайнарджийский договор, чтобы не давать повода для аналогичного нарушения со стороны Порты. Напомним: этот документ объявил Крым независимым, что было явно на руку России, ибо ей открывалась возможность для следующего логичного шага -присоединения.

Нужно отдать должное дипломатической изощренности России. Действуя поэтапно, она в период первой войны с турками не стала (хотя и могла бы) форсировать включение Крыма в состав империи по праву завоевания, дабы не наносить чрезмерного удара по самолюбию султана. Сначала Петебург добился «независимости» полуострова (1774 г.), затем нового подтверждения этого статуса Стамбулом (1779 г. - Айналы-Кавакская конвенция) и наконец, вмешавшись во внутриполитическую борьбу в Крыму по приглашению одной из сторон, «мирно» установил там свою власть (1783 г.). При таких обстоятельствах Турции все же легче было примириться с потерей Крыма, чем если бы это случилось в результате ее поражения в войне. И хотя Порта в течение еще некоторого времени вынашивала реваншистские планы, они ничего уже не могли изменить, ив 1791 г. султан официально подтвердил международно-правовую состоятельность русско-турецкой конвенции 1783 г. о присоединении Крыма к России.

Говоря об осторожности Петербурга в закавказском вопросе, подчиненном до 1783 г. вопросу крымскому, следует вместе с тем иметь в виду, что эта осторожность была относительной. Конечно, Россия не хотела обострять положение в регионе до такого уровня, когда от нее потребовалось бы широкомасштабное военное и политическое присутствие там. К этому она еще не была готова. Но и самоустранение от закавказских проблем отнюдь не входило в ее намерения. Россия вела в Грузии и Азербайджане довольно тонкую игру, нацеленную на сохранение равновесия сил. Она обнадеживала одних, подкупала других, «дружески» предупреждала третьих, прямо угрожала четвертым. Она создавала и поддерживала выгодные ей союзные комбинации и сеяла рознь между теми, объединение которых не отвечало ее интересам. Испытывая определенные симпатии к одним (основанные на близости религиозных и культурных традиций, личной приязни и т. д.) и явное недоверие к другим, русское правительство, тем не менее, руководствовалось не чувствами, а рациональными категориями. Оно избегало брать на себя жесткие обязательства даже перед своими традиционными подопечными и партнерами - Картло-Кахетинским и Имеретинским царями (Ираклий II и Соломон I), несмотря на их неоднократные просьбы о помощи. Однако Россия всячески старалась сохранять в них надежду, дабы с отчаяния они не отдались под власть другого правителя.

Русская политика «балансирования» обуславливалась не столько идеологической приверженностью к известной внешнеполитической доктрине, сколько сугубо прагматическими мотивами. Дело в том, что в Петербурге не вызывала энтузиазма идея Ираклия II о «Великой Грузии» (Картло-Кахетия, Имеретия, Гянджинское, Ереванское, Нахичеванское, Карабахское ханства, Ахалцихский пашалык, т. е. практически все Закавказье, за исключением трех прикаспийских ханств и Нухи, которые в принципе тоже не были застрахованы от притязаний Ираклия II). Как уже отмечалось, России требовалась достаточно сильная Грузия, чтобы можно было на нее опереться, как на дееспособного союзника, но не настолько сильная, чтобы стать препятствием в осуществлении русских планов в Закавказье. В целом лояльные (до 1783 г.) отношения России с Ираном, не отказавшимся от реваншистского стремления вернуть Картло-Кахетию в состояние вассальной зависимости, и с Фатали-ханом (Дербентским и Кубинским), лелеявшим собственные гегемонистские замыслы в Закавказье и надежду на поддержку Петербурга, объективно (и субъективно) служили как бы противовесом экспансионизму Ираклия II. Кроме того, Россия в перспективе предполагала возродить на территории Ереванского, Нахичеванского и Карабахского ханств христианскую Армению, что также шло вразрез с «имперскими» видами Ираклия. Сдерживающим фактором являлось и нежелание России нарушать условия Кучук-Кайнарджийско-го договора касательно Грузии (преимущественно Западной).

По всей видимости, проницательный Ираклий хорошо понимал подоплеку русской политики и в свою очередь старался отстаивать собственные интересы путем лавирования в силовом «треугольнике» - Россия-Турция-Иран. В каком-то смысле он шантажировал Россию и Иран возможностью грузино-турецкого сближения (к чему стремилась Порта), Турцию и Иран - перспективой российского протектората над Грузией, а своих более мелких врагов и соперников на Кавказе пугал и тем, и другим. Хотя Ираклию и удалось извлечь из такой политики некоторую пользу, все же она в конечном счете свидетельствовала больше о слабости, чем о силе. По существу положение Ираклия было крайне сложным и потенциально чревато военно-политической катастрофой. Картло-Кахетию, терзаемую внутренними усобицами, окружали опасные и непредсказуемые соседи - периодически опустошавшие ее лезгины, агрессивно настроенный Фатали-хан, временный и ненадежный союзник Ибрагим-хан (Карабахский), открыто враждовавший с Ираклием Соломон I (Имеретинский). Не говоря уже об Иране и Турции. Иранский правитель Керим-хан, боясь усиления Картло-Кахетии, готовился нанести по ней превентивный удар. Лишь его смерть (1779 г.) помешала этому замыслу. Наступившая затем очередная полоса борьбы за шахский престол могла в любой момент закончиться приходом к власти какого-нибудь объединителя и завоевателя (вроде Надир-шаха) с трагическими для Грузии последствиями. Не оставляла своих реваншистских претензий и Порта. По Кучук-Кайнарджийскому договору в ее ведении оставались Имеретия и другие княжества Западной Грузии. Она была не прочь распространить свое влияние дальше на восток.

В таком окружении Ираклию непременно нужен был союзник и для самосохранения, и для экспансии, которая в значительной мере являлась способом самосохранения. Ираклий, в качестве политической фигуры, представлял собой эдакого колосса на глиняных ногах. С одной стороны, Картло-Кахетия была самым крупным и самым сильным государственным образованием Закавказья, а ее царь внушал к себе своим авторитетным влиянием и агрессивностью, уважение и страх. С другой стороны, Ираклий балансировал на очень хрупкой грани между теоретически равновозможными перспективами могущества и краха. Осуществлению первого варианта препятствовали уже указанные объективные обстоятельства; второй же вариант до сих пор не стал реальностью, давно имея на то шансы, во многом благодаря выдающимся дипломатическим способностям Ираклия и его успешной макиавеллистской стратегии. В «тылу» каждого из своих противников, прямо или косвенно угрожавшего Картло-Кахетии, он имел союзников, готовых по его просьбе, зачастую подкрепленной щедрыми подарками, совершить диверсию. Девиз «враг моего врага - мой друг», исповедуемый грузинским царем, служил весомым предостережением для его недоброжелателей. И тем не менее Картло-Кахетия, при всех своих внушительных размерах и влиянии, находилась почти в осадном положении, и сдерживать эту осаду становилось все труднее и труднее.

Дело серьезно осложнялось тем, что Ираклий не хотел (или не мог?) удовлетвориться принципом status quo, чем, конечно, существенно ограничивал себе простор для дипломатического маневра. Любая его попытка расширить территорию Восточной Грузии неминуемо вела к коалиционным объединениям против него и ответной военной активизации. В данном случае Ираклию уже ничего не оставалось, как идти на союз с какой-либо из великих держав, чреватый немалыми уступками и опасностями. Тут выбор был узок -Россия, Турция, Иран.

 

Петербург, до разрешения крымского вопроса, выступал за сохранение status quo в Закавказье и не спешил ссориться раньше времени ни с Ираном, ни с Турцией, тем более ради идеи «Великой Грузии».

Придти к соглашению с Исфаганом о поддержке гегемонистской программы Ираклия представлялось маловероятным. Во-первых, эта программа противоречила аналогичным планам самого Ирана, предусматривавшим, между прочим, восстановление прочной вассальной зависимости грузинских царей. При наличии таких намерений нечего и говорить, что Иран примирился бы когда-нибудь с господством Картло-Кахетии над закавказскими ханствами. Во-вторых, в политически раздробленном Иране, постоянно находившимся под угрозой дворцовых переворотов, не было пока абсолютно легитимного правителя, с кем можно было бы иметь дело.

Вероятно, взвесив все эти обстоятельства, Ираклий II решил использовать ирано-турецкий антагонизм и заключить договор о дружбе с Портой (лето 1776 г.), которая также искала союза с грузинским царем. Ираклий II, признав себя (скорее символически) вассалом султана, имел в виду заручиться его поддержкой на случай войны с Ираном, и заодно намекнуть России, что она должна занять более четкую, прогрузинскую позицию, если не хочет потерять свое влияние в Закавказье. Возник некий, весьма любопытный, казус: амбициозный Ираклий II, смирив гордыню, подается в турецкие вассалы во имя собственных «имперских» целей. При этом образ «вассала-империалиста» соединял в себе номинальную зависимость от Турции и реальный экспансионизм по отношению к Ирану.

Поступок Ираклия II вызвал резко отрицательную реакцию Исфагана. В 1778 г. Керим-хан стал готовить войну с Грузией (но, как мы уже отмечали, его смерть в начале 1779 г. отодвинула эти планы. Общая ситуация внутри и вокруг Картло-Кахетии продолжала ухудшаться. От союза с Турцией Ираклий II получил гораздо меньше, чем ожидал. К началу 80-х гг. XVIII в. потенциальные выгоды от этого союза для Грузии были практически исчерпаны. Видя ее кризисное состояние, турки думали не о поддержке «союзника», а о том, как воспользоваться его слабостью. Идея «Великой Грузии» была для Турции не менее ненавистна, чем для Ирана.

Трагический парадокс заключался в том, что Ираклий II, мечтая о грузинской «империи», оставался между молотом и наковальней. Нередко трудно было установить, откуда исходила большая опасность - от иранцев, османов, лезгин или Фатали-хана, ждавшего лишь случая, чтобы объявить Ираклию II войну. А тут еще к концу 70-х гг. XVIII в. подняла голову внутренняя феодальная оппозиция, подстрекаемая Ираном и Соломоном I (Имеретинским). Страна пришла в экономический упадок.

Обстоятельства вынуждали Ираклия II совершить крутой поворот от утратившей эффективность политики лавирования между своими агрессивными соседями к четкой и безраздельной ориентации на Россию, хотя она и не внушала ему абсолютного доверия. Такая ориентация, как и любой одновекторный внешнеполитический курс, имела и преимущества, которые Ираклий II хотел получить в максимальном объеме, и издержки, которые он надеялся свести к минимуму. Союз с великой державой многое давал, но и дорого стоил. Но, похоже, грузинскому царю ничего не оставалось, кроме как сделать этот решительный и по-своему рискованный шаг.

В конце 1782 г. Ираклий обратился к Екатерине II с просьбой принять его под покровительство России. При этом просил он гораздо больше, чем предлагал: признать его право на владение Ереванским и Гянджинским ханством, помочь в приобретении Ахалцихского и Карского пашалыков и возвращении земель, завоеванных лезгинами. Со своей стороны он обещал России поддержку в случае войны с Ираном и Турцией. Ни о малейшем ущемлении его суверенитета не было и речи. Конечно, Ираклий, как умный и опытный политик, знал, что эти исключительно выгодные для него и менее соблазнительные для Екатерины II условия непременно станут предметом дипломатического торга и поэтому запросил самую высокую цену за свои услуги, реальная военная польза которых представлялась довольно сомнительной. Судя по всему, он был не прочь осуществить свою «имперскую» программу руками России, почти ничем не жертвуя.

Но в Петербурге не горели желанием заниматься внешнеполитической благотворительностью. Там думали прежде всего о национально-государственных интересах Российской империи, в деле защиты которых русские дипломаты являлись отнюдь не новичками. Петербург, рассматривая покровительство над Грузией сквозь призму собственных выгод, считал его обременительным для себя, по крайней мере на условиях, предложенных Ираклием. Преимущество России состояло в том, что инициативной, просящей стороной была Картло-Кахетия, тем самым признавая свое бедственное положение. Право ответить согласием или отказом, а значит, право диктовать принадлежало Екатерине II.

К решению помочь Ираклию императрицу подвигли не столько христианско-гуманистические мотивы (хотя и они имели место), сколько опять-таки соображения высокой политики. Россия была заинтересована в Грузии (и в Восточной, и в Западной) как в плацдарме для расширения русского влияния в Закавказье с перспективой его полного подчинения империи. Важным доводом в пользу союза с Ираклием служило то обстоятельство, что в период присоединения Крыма возникла угроза объявления Турцией войны с целью реванша. В ожидании ее Россия намеревалась открыть «второй фронт» против османов в Закавказье, для чего не помешала бы поддержка со стороны Ираклия.

Учитывая текущий момент и просчитав последствия своего решения, русское правительство вступило в переговоры с Грузией, и в результате 23 июля 1783 г. был подписан Георгиевский трактат о протекторате. Однако, как и должно было ожидать, его содержание и подтекст заметно раходились с первоначальными предложениями Ираклия.

Россия гарантировала целостность «настоящих владений» грузинского царя и помощь в приобретении новых (для чего она посылала в Грузию два батальона с четырьмя пушками - эта было явно недостаточно для обороны, не говоря уже о завоеваниях). Петербург брал на себя функции защиты грузинских интересов перед лицом домогательств Ирана и Турции. За это Ираклию пришлось многим поступиться. Статья об отказе от самостоятельной внешней политики лишала его одного из важнейших суверенных прав. Будущие грузинские цари ограничивались и в вопросах внутренней политики обязанностью испрашивать при вступлении на престол «инвеституру» у российских императоров. Ираклий обещал предоставить в распоряжение русских военачальников свое войско. Фактически упразднялся независимый статус грузинского католикоса, который теперь занимал высокое, но подчиненное место в русской церковно-иерархической системе (причислен к архиереям первого класса). Уравнение в правах благородного сословия и купечества Картло-Кахетии с соответствующими слоями российского общества являлось не только привилегией, но и шагом к устранению политических, социальных и психологических границ между Россией и Грузией, к созданию единого государственно-цивилизационного пространства. Для обеспечения кратчайшего сообщения с Грузией у входа в Дарьяльское ущелье (на Центральном Кавказе) была заложена крепость Владикавказ и начато строительство Военно-Грузинской дороги.

            Итак, Екатерина II официально взяла Ираклия под свое покровительство. Однако конечную цель и методы осуществления этого протектората, равно как и соотношение взаимных обязательств, стороны, судя по последующим событиям, понимали по-разному. Россия надеялась, что в лице Ираклия она приобрела послушного и творческого исполнителя ее воли и замыслов. Суть их заключалась в упрочении русских позиций в Закавказье, постепенном вытеснении оттуда Турции и Ирана, превращении всего региона в прочный защитный барьер и эффективный геостратегический рычаг для давления на султана и шаха. Этой высшей цели, в конечном итоге, подчинялась гибкая тактика поддержания равновесия сил в Закавказье, в которой изначально была заложена тенденция к осторожному, поэтапному разрушению этого равновесия в пользу России. Будучи пока не в состоянии позволить себе крупномасштабное военное присутствие в Картло-Кахетии, Россия была вынуждена применять по большей части политико-дипломатические средства, полагаясь на свой моральный авторитет и несколько преувеличенные опасения ее соседей по поводу возможности быстрого появления многочисленной русской армии в Закавказье. Понимая, что Георгиевский трактат может привести к нежелательному для России обострению ситуации в регионе, Екатерина II всячески пыталась смягчить его последствия, заручившись поддержкой или нейтралитетом крайне встревоженных азербайджанских ханов, весьма ненадежных в своих ориентациях. Одним Петербург внушал, что русско-грузинский союз ничем им не грозит, других, напротив, недвусмысленно предупреждал о последствиях враждебных действий против Грузии. После 1783 г. и до окончания русско-турецкой войны 1787-1791 гг. главными оппонентами России в Закавказье были Порта и ее союзники в Азербайджане и Дагестане. Против них и были направлены основные усилия Петербурга, старавшегося сохранить мирные отношения с Ираном.

Что касается Ираклия II, то он видел в Георгиевском трактате, помимо средства обороны, инструмент реализации своей экспансионистской программы, от которой он отнюдь не отказался. Ираклий рисовал перед Екатериной II грандиозные планы объединения христиан Востока в борьбе против мусульман. Подчеркивалось, что для этого России нужна сильная («великая») Грузия, ибо только в таком качестве она может быть полезным союзником. Ареной этой священной войны, по мысли Ираклия, должны были стать в первую очередь Азербайджан и Иран, а уже потом - Турция.

Как будто не обращая внимания на соответствующую статью Георгиевского трактата, Ираклий, имевший теперь за спиной могущественную державу, продолжал вести самостоятельную внешнюю политику, едва ли не активнее, чем прежде. Правда, он держал Петербург в курсе дел, хотя и не всегда. Последний не только не препятствовал этому нарушению трактата, но даже поощрял его. Екатерине II, еще не готовой к ведению большой войны в Закавказье, было выгодно иметь там в качестве опоры политика и дипломата такого масштаба и с такими обширными связями на Ближнем Востоке, как Ираклий, покуда общее направление его политики соответствовало интересам России. Петербург следил также и за тем, чтобы аппетиты грузинского царя не выходили за рамки, приемлемые для России. Впрочем, по этому поводу Россия могла не волноваться. Поведение соседей Картло-Кахетии, особенно лезгин, не располагало к мечтам о «Великой Грузии».

Картло-Кахетия была не единственной проблемой, беспокоившей русское правительство. Остро стоял вопрос об отношении к азербайджанским ханствам, между которыми шла борьба за гегемонию в Восточном Закавказье. С их стороны усилились подозрительность и неприязнь к Ираклию после заключения грузинско-русского союза. К аналогичному союзу стал тяготеть Фатали-хан в поисках поддержки собственным экспансионистским планам. Россия в общем благосклонно, но не без настороженности воспринимала такие предложения. Ее стратегическая задача оставалась прежней - не допустить явного преобладания в Закавказье ни одного из соперников, будь то христианин и русский союзник Ираклий или мусульманские правители Фатали-хан, Ибрагим-хан или кто-либо еще. Кстати, на прошение Ибрагим-хана о покровительстве Петербург фактически ответил отказом, ибо интересы хана и России в вопросе о создании Армянского государства (в том числе за счет Карабахского ханства) не совпадали. В результате расстроились и союзнические отношения между Карабахом и Картло-Кахетией. Не желая оставаться в изоляции перед лицом реальной перспективы объединения против него Фатали-хана, Ираклия II, ширванского и шекинского ханов, Ибрагим-хан вступил в союз с Турцией.

Предметом пристального внимания Петербурга оставался пока еще дружественный, но непредсказуемый Иран, всегда считавший Восточную Грузию своей вассальной территорией. Немедленной реакции Исфагана на Георгиевский трактат не последовало лишь потому, что после смерти Керим-хана, замышлявшего поход против Грузии, в Иране развернулась борьба за шахский престол сразу между несколькими претендентами, основными из которых были Али Мурад-хан (Исфаганский) и Ага Мухаммед-хан (Астрабадский). Россия предусмотрительно поддерживала связи и с одним, и с другим, готовая оказать поддержку тому из них, кто больше за нее заплатит. Плата подразумевала не только сохранение лояльности к Петербургу и отказ от реваншистской войны за возвращение Грузии, но и согласие на образование Армянского царства на территории, входящей в состав Ирана.

По этой же причине Россия подогревала надежды на шахский престол и у других соискателей, в частности - у Фатали-хана, от которого, кроме того, надеялась получить Дербент и Баку. Когда после смерти Али Мурад-хана (1785 г.) резко возвысился Ага Мухаммед-хан (из Каджаров), Россия, резонно опасаясь, что после насильственного объединения Ирана каджарская экспансия будет развиваться в направлении Закавказья, решила создать ей заслон. Для этого она содействовала примирению и заключению союза между двумя заклятыми врагами - Фатали-ханом и Ираклием II (1787 г.), расстроив намерение Ага Мухаммед-хана разжечь еще сильнее их вражду. Между тем и сам каджарский правитель настойчиво искал соглашения с Россией. Однако предметом такого соглашения он считал восстановление вассальной зависимости Восточной Грузии от Ирана, что было совершенно неприемлемо для России.

В 80-е годы XVIII в. наибольшее напряжение в Закавказье возникло между Россией и Турцией. После короткой стабилизации русско-турецких отношений (в связи с Кучук-Кайнарджийским договором) последовал новый виток обострения. Имея в качестве формального повода соответствующие положения Кучук-Кайнарджийского договора, Порта заметно активизировалась в Западной Грузии. Было укреплено восточное побережье Черного моря, закрыт доступ к нему русским судам. Местные феодально-политические силы стали мощным орудием воздействия на ситуацию в регионе. Представители оппозиции против Соломона I (мингрельские и гурийские князья) находились в тесных сношениях со Стамбулом. Поддерживая их, Турция оказывала давление на имеретинского царя, требуя от него признать верховную власть Порты. Остро нуждавшийся в помощи Соломон I обратился к России с просьбой о покровительстве (осень 1781 г.), надеясь с ее помощью подчинить себе Мингрелию, Гурию, Абхазию и, быть может, другие территории. Русское правительство избегало бросать туркам открытый вызов и поэтому отказало Соломону, однако посулило удовлетворить прошение при первом же удобном случае. В стремлении консолидировать антитурецкие силы в Закавказье Россия добилась примирения Соломона I с его давним врагом Ираклием II, а после смерти Соломона (1784 г.) содействовала достижению компромисса между новым имеретинским царем Давидом Георгиевичем и Ираклием.

После Георгиевского трактата обеспокоенная Турция активизировалась не только в Западной Грузии, но также в Картло-Кахетии, азербайджанских ханствах и Дагестане. Она предполагала организовать широкую коалицию против Ираклия II. Большие надежды возлагались на лезгин. Ахалцихский пашалык (губернатор Сулейман-паша) был предоставлен им в качестве сборного пункта.

В коалицию против Грузии и России Турция пыталась привлечь и Иран, спекулируя на идее исламской солидарности и священной войны с гяурами, угрожающими прежде всего Ирану. Этот замысел не удался, ибо соперникам за шахский престол было пока не до борьбы с Россией, в которой они до поры до времени видели скорее союзника, чем врага.

Вместе с тем весной 1785 г. Порте удалось сформировать военный союз с участием Сулеймана-паши (Ахалцихского), в роли инициатора, ширванского, нухинского, карабахского, хойского ханов и джарских (лезгинских) старшин. Но намечавшийся поход против Грузии не состоялся, и вскоре последовал распад союза. Причина -слухи о скором появлении в Закавказье русских войск. Однако в 1785 г. обычные лезгинские набеги на Картло-Кахетию приняли особо злостный и организованный характер, явно под влиянием подстрекательств Сулейман-паши (Ахалцихского).

Положение Ираклия II усугублялось бесчинствами внутренней феодальной оппозиции. В отчаянии грузинский царь писал в Петербург, что он подвержен «великой крайности», и если Россия не окажет ему военную помощь, то «разорится отечество наше». Екатерина II воздержалась от посылки дополнительных войск в Грузию. Во-первых, она не хотела спровоцировать преждевременную войну с турками; во-вторых, осуществить эту помощь технически было сложно в условиях отсутствия удовлетворительных дорог. (Ослаблять и без того малочисленные войска на Северном Кавказе - около 14 тысяч человек - представлялось рискованным.)

Вместе с тем, вопрос о нежелании России отправлять подкрепление в Грузию не так прост, как может показаться. Причины, изложенные выше и приводимые в основном советскими историками, конечно, заслуживают внимания. Но не стоит полностью отвергать и версию некоторых западных ученых, полагавших, что Екатерина II хотела ослабить Восточную Грузию до такого состояния, которое отдало бы ее в полную зависимость от России. Не исключено, что гегемонистские планы Ираклия и его самостоятельная, не всегда согласуемая с Петербургом внешняя политика вызывали настороженность и раздражение в российской столице. Возможно, там не очень нравились и некоторые письма Ираклия, где он не просто сетует на отчаянную ситуацию, а «непременно требует» от России выполнения обязательств, принятых по Георгиевскому трактату, т. е. -увеличения русского военного контингента в Грузии с символического числа (менее 2 тысяч пехоты; только в 1788 г. в Грузию было доставлено 14 орудий из 24, предусмотренных трактатом) до «достаточного» для того, чтобы оборонять Картло-Кахетию от агрессивных соседей. Так или иначе, проблема русско-грузинских отношений после 1783 г., имевших не только видимую сторону, но и, вероятно, испытывавших воздействие скрытых пружин, заслуживает дальнейшего, более глубокого исследования.

Накануне и в период русско-турецкой войны 1787-1791 гг. вся политика России в Закавказье подчинялась главной задаче - не допустить там открытия второго (наряду с европейским) театра военных действий. Петербург прилагал всяческие усилия для поддержания относительной стабильности и равновесия. Это требовало гибкой, тщательно продуманной политики, в чем-то напоминавшей шахматную партию, где одной стороне необходимо добиться ничейного исхода. Россия выстраивала в Закавказье и вокруг него сложную систему комбинаций. Предпочитая сохранить мир с Ираном, она вместе с тем постаралась образовать союз между Ираклием и Фатали-ханом для защиты от возможных ударов со стороны Ага Мухаммед-хана, Турции или коалиции азербайджанских ханов. Согласие Фатали-хана на союз со своим давним врагом, очевидно, было куплено щедрыми посулами из Петербурга. Кроме того, этот союз в принципе отвечал интересам хана, очень встревоженного каджарской угрозой. Не имея военных средств хоть как-то защитить Восточную Грузию от лезгинских набегов, Россия была вынуждена периодически подкупать самого влиятельного владетеля Дагестана, Умма-хана (Омар-хана), чтобы тот удерживал лезгин от нападений. (Кстати, Умма-хан охотно получал подарки и от султана, стремившегося перетянуть его на свою сторону.) Особую осмотрительность проявляла Россия в Западной Грузии, отказываясь идти навстречу просьбам Соломона II (а позже - Давида Георгиевича) о покровительстве.

В быстро меняющейся и во многом непредсказуемой обстановке России приходилось учитывать потенциальную опасность ирано-турецкого сближения. И хотя интересы суннитской Турции и шиитского Ирана остро сталкивались в Восточном Закавказье, Россия предпочитала ни в коем случае не создавать условий для их объединения против России и Грузии на предмет раздела сфер влияния, как это уже случалось в предшествующие века.

Проводимая с таким усердием русская политика умиротворения Закавказья наталкивалась на досадные помехи, способные предельно обострить ситуацию в любой момент. Как ни странно, эти помехи прямо или косвенно создавал ближайший союзник России Ираклий II, точнее - его гегемонистские планы, которые он отстаивал с неизменным упорством и которые простирались на Гянджу, Ереван, Карабах и, возможно, на другие территории в Южном Азербайджане и Северном Иране. Таким образом, внешнеполитическая программа Ираклия II по-прежнему несет на себе печать некоей парадоксальности. С одной стороны, он уведомляет Россию об отчаянных перспективах Грузии и умоляет о защите, с другой - стремится втянуть ее в осуществление завоевательных экспедиций во имя идеи «Великой Грузии». Имперские притязания Ираклия всегда тревожили его азербайджанских соседей. Этот перманентный антагонизм смягчался ханскими междоусобицами и заинтересованностью враждующих сторон в виртуозных посреднических услугах картлийского царя, дипломатические таланты которого ценились очень высоко. Однако после заключения русско-грузинского союза (1783 г.) страх и подозрения к Ираклию II заметно усилились, ибо он открыто бравировал этим союзом, запугивая им восточно-закавказских правителей. Последние, естественно, искали противовес русско-грузинской угрозе - в Иране, Турции, Дагестане. Бывало, и в самой России, прося ее о покровительстве и тем самым об автоматическом избавлении от притязаний Ираклия II.

Плохо согласовывалось с осторожной позицией России (во второй половине 80-х гг.) нескрываемое намерение другого союзника России Фатали-хана объединить под своей эгидой азербайджанские ханства и, при возможности, занять шахский престол в Иране. С этой целью он добивался русского покровительства. Россия вступила с ним в затяжные переговоры, желая выиграть время и проверить его искренность. Петербург, понимая, что «имперские» планы Фатали-хана и Ираклия могут придти в столкновение и испортить их союзнические отношения, хотел объединить их общими интересами борьбы с каджарской угрозой. Но просьбу Фатали-хана о покровительстве Россия так и не удовлетворила (а после смерти хана в 1789 г. и распада его владений эта просьба потеряла прежнюю актуальность).

Дестабилизации обстановки в Закавказье способствовало вступление Ибрагим-хана Карабахского (бывшего союзника Ираклия II) в союз с Турцией. Он имел виды на Гянджу, Ереван, не говоря уже о том, что хотел укрепить власть над своими «подданными» - карабахскими (армянскими) меликами. Для этого требовалась помощь Порты, за что и сам Ибрагим-хан обязался действовать в Закавказье в ее пользу, в частности в вопросе об обеспечении доступа к Каспийскому побережью. Карабахский владетель заверял султана, что вместе они поставят всех их врагов «вверх ногами».

Таким образом, в 80-е гг. XVIII в. позиции России в Закавказье подвергались серьезному риску перспективой внутренних малых войн в регионе с реальным вовлечением Турции и вероятным вовлечением Ирана. Петербург, по ряду причин (в том числе из-за сильной оппозиции влиятельных противников восточного направления внешней политики России) еще не был готов принять столь широкомасштабный вызов, грозивший преждевременно и глубоко втянуть его в кавказские дела и серьезно ослабить его активность на западном направлении.

В еще более рискованном положении находился Ираклий II. Назревавшие со стороны Турции и Ирана угрозы усугублялись постоянными набегами лезгин, устрашающими приготовлениями Умма-хана Аварского и готовностью ряда азербайджанских ханов примкнуть к любой коалиции против Картло-Кахетии. Не вызывал полного доверия такой союзник Ираклия, как Фатали-хан. Кроме того, ему (Фатали-хану) неизменно приходилось оглядываться на свой беспокойный дагестанский тыл, откуда многие местные владетели могли нанести удар при первом удобном случае. Это делало Фатали-хана ненадежным партнером. При виде сгущающихся на горизонте туч, терзаемый подозрением, что Россия не может (или, того хуже, не хочет) не только поддержать его экспансионистские планы, но и даже предоставить ему эффективную защиту, Ираклий был вынужден активизировать свою собственную внешнюю политику в той макиавеллистской форме, в которой он проводил ее прежде. Петербург отнесся к действиям картлийского царя с пониманием и, похоже, даже поощрял их, когда они не слишком сильно расходились с русскими интересами. Прежде всего Ираклий хотел обезопасить себя от турок, которые превратили свою территорию (Ахалцихский пашалык) в военный плацдарм для лезгинских набегов на Картло-Кахетию с юга вдобавок к тому, что аналогичные набеги предпринимались еще и с севера. По-прежнему представляла огромную опасность и сама Турция - своими реваншистскими претензиями, своим влиянием на некоторых азербайджанских и дагестанских ханов, своей готовностью образовать антигрузинскую коалицию, грозившую Ираклию смертельной опасностью.

В 1786 г. Ираклий вступил в переговоры с Сулейман-пашой (Ахалцихским) на предмет заключения с ним договора о мире. Сулейман-паша потребовал:

1)         вывода русских войск из Грузии или, по крайней мере, неувеличения их числа;

2)         разрыва союза с Россией; уничтожения новой (Военно-Грузинской) дороги и срытия крепости Владикавказ;

3)         признания верховного суверенитета султана над Грузией.

За это обещалось: не держать лезгин в Ахалцихе; признать власть Ираклия над Гянджой и Ереваном; пожаловать его «многими окрестными (азербайджанскими. -В.Д.) землями». Картлийский царь, несмотря на давление своего ближайшего окружения, отклонил эти требования и взял курс на затягивание переговоров, чтобы выиграть время до прояснения ситуации в связи с приближающейся русско-турецкой войной. Вероятно, по этой же причине не спешил и Сулейман-паша, не желавший подвергать себя опасности нападения России (в союзе с Грузией). Дело в конце концов закончилось компромиссом - подписанием сепаратного соглашения о ненападении между Ираклием и Сулейман-пашой (июль 1787 г.). Вместе с тем, ведя переговоры, стороны вовсе не отказывались от двойной игры. Один продолжал просить у России войска, ссылаясь на Георгиевский трактат, другой стремился объединить против Ираклия Умма-хана Аварского и Ибрагим-хана Карабахского.

Ираклий тотчас поспешил извлечь пользу из договора о ненападении. Застраховав свои юго-западные тылы от турок, грузинский царь, под предлогом подавления внутренних волнений в Гяндже (и Ереване), двинул туда свои войска, в состав которых входил русский батальон (середина августа 1787 г.). Казалось, был выбран благоприятный момент: Умма-хан Аварский, будучи болен, не мог вмешаться в события, а союзнику Джават-хана Гянджинского Ибрагим-хану Карабахскому пришлось сосредоточить все силы против Фатали-хана и нухинского хана. Однако вскоре Ираклий был вынужден прекратить поход. От Фатали-хана и нухинского хана явились посланцы и «дружески» посоветовали картлийскому царю оставить Джават-хана в покое, что и было исполнено.

Формальный довод Фатали-хана состоял в том, что Умма-хан готовится ударить по Дербенту, пользуясь отсутствием войск в городе (и поэтому экспедиция против Ибрагим-хана была прекращена). На самом же деле, главная причина заключалась в другом: Фатали-хан ни в коем случае не желал допустить усиления Картло-Кахетии. Так на практике были испытаны на прочность «дружба и союз» между двумя закавказскими «империалистами».

Неудачный поход Ираклия в Гянджу еще раз обнажил в его политике парадоксальное сочетание «державного экспансионизма» и отчаянного стремления защититься, спастись от военной, государственной и демографической катастрофы. И тонкую грань, которая может отделять мнимое могущество от реального упадка, притязание на величие от панического страха перед надвигающейся бедой.

С 1783 г. события развивались так, что у Ираклия II, несмотря на его незаурядные дипломатические дарования, росло число врагов и оставалось все меньше и меньше свободы действий и свободы выбора союзников. Желал того Петербург или нет (похоже, что желал), но некогда самостоятельная, многовекторная и во многом успешная внешняя политика Ираклия II, выходившая далеко за пределы Закавказья, свелась в конечном итоге к единственной надежде на Россию, к томительному ожиданию решений, принятие которых зависело уже не от него. Неумолимый ход истории превращал грузинского царя из активного субъекта в пассивный объект международных отношений. И в этом была трагическая судьба выдающейся личности. Впрочем, потеряв стратегические нити управления ситуацией, Ираклий мобилизовал все свои блестящие способности тактика. Но в атмосфере сгущающегося напряжения в «большом кавказском треугольнике» (Россия-Турция-Иран) сдавленный в нем грузинский царь мог лишь отдалить роковой для себя исход. И нужно сказать - делал он это мастерски.

Положение Ираклия усугублялось, быть может, не столько тайными замыслами России (как полагают некоторые историки), сколько сложными перипетиями восточного вопроса, в котором Россия, разумеется, ставила свои национальные интересы выше грузинских. Опасаясь спровоцировать Порту на открытие военных действий в Закавказье в условиях уже начавшейся русско-турецкой войны, Петербург вывел свои войска из Грузии (начало октября 1787г.), срыл крепость Владикавказ, предложил грузинскому послу (Гарсевану Чавчавадзе) покинуть Россию. Конечно, это было нарушением буквы Георгиевского трактата. Был ли нарушен его дух - вопрос более сложный. Главнокомандующий русской армией Г.А.Потемкин - по крайней мере в официальной переписке - отвечал на него отрицательно. Он полагал, что вывод войск успокоит Порту и будет гораздо большей гарантией безопасности Грузии, чем их присутствие. И действительно, турки также увели свои силы из Закавказья и Малой Азии на запад, оставив лишь небольшие гарнизоны в своих черноморских крепостях. Закавказский фронт так и не был открыт.

Судя по всему, такой поворот дел не устраивал Ираклия. Гарантия ненападения со стороны турок, которой в иное время он бы только обрадовался, теперь представлялась ему минимальным из возможного. Вероятно, он надеялся, что в ходе русско-турецкой войны в Закавказье он сможет с помощью России присоединить новые территории и упрочить царскую власть внутри Грузии.

Проблема выживания и сохранения того, что есть, как бы отодвигалась на второй план новым (и на этот раз последним) приступом экспансионистских искушений. Ираклий оказался не в состоянии справиться с ними, хотя в глубине души он осознавал, что создание «маленькой закавказской империи» - слишком тяжелое бремя для обессиленной Картло-Кахетии. Заверения Г.А.Потемкина о том, что уход русских батальонов принесет спокойствие Грузии, не произвели ни малейшего впечатления на Ираклия. В конце 1787         г. он с заметным раздражением настаивает на предоставлении ему военной помощи, почти упрекая Петербург в невыполнении Георгиевского трактата.

Получив от Г.А.Потемкина вместо войск письмо с уже известными доводами, Ираклий, под давлением части грузинских феодалов и членов своей семьи, а также под влиянием домогательств Сулейман-паши (Ахалцихского), вступил (сентябрь 1788 г.) в переговоры с Турцией на предмет заключения соглашения о «мире и дружбе». Грузинский царь хотел получить от Порты поддержку своим планам в Азербайджане и Северном Иране. (Характерно, что Россия не была поставлена в известность о грузино-турецких переговорах.) Османские представители поначалу говорили языком диктата. От Ираклия потребовали прекращения всяких сношений с Россией, признания вассальной зависимости от султана, отказа от Гянджи и Еревана. Однако после военных поражений на европейском театре Порта совершенно изменила тон.

В результате, в конце 1788г. был подписан договор, установивший скорее союзные, чем вассальные отношения, и устранявший, по крайней мере со стороны Турции, препятствия для активной политики Ираклия в Азербайджане и Иране. И он не преминул извлечь из этого соглашения максимально возможную пользу. Возникало впечатление: чем ближе подходила Картло-Кахетия к краю пропасти, тем агрессивнее она себя вела в военном плане и изощреннее - в дипломатическом. В начале 1789 г. Ираклий силой вернул себе мятежное Гянджинское ханство и, похоже, останавливаться на этом не собирался. О далеко идущих замыслах Ираклия свидетельствовал хотя бы тот факт, что у него в Тбилиси жил внук Надир-шаха (Назарели-хан), которого грузинский царь поддерживал как кандидата на шахский престол, надеясь, что его ставленник, в случае успеха, отплатит благодарностью.

Договор 1788 г. с турками (формально действовавший одновременно с Георгиевским трактатом, в значительной степени несовместимым с ним) лишь ослабил драматизм внешнеполитической атмосферы, окружавшей Восточную Грузию. Никто, в том числе сами турки, не знал, как долго можно было полагаться на их лояльность. Впрочем, у Ираклия оставалась масса проблем помимо Турции. Стремительно нарастала «каджарская угроза». Не ослабевали разорительные лезгинские набеги. У Грузии не было ни достаточных сил, чтобы им противостоять, ни средств, чтобы от них откупиться, как это зачастую делалось прежде. Внутри Картло-Кахетии феодальные междоусобицы, всегда осложненные активным вмешательством внешних сил, достигли едва ли не грани гражданской войны. Лишь сильная личность Ираклия, пользовавшаяся уважением даже у врагов, удерживала страну от полного распада.

Правда, у картлийского царя имелся номинальный союзник -Фатали-хан, но он требовал к себе подчас большей бдительности, чем открытый недруг. Фатали-хан, намеревавшийся объединить Азербайджан под своей властью, в свою очередь с опаской следил за любым поползновением Ираклия в восточную сторону. Их интересы в Закавказье расходились в вопросах экспансии и совпадали в вопросах обороны от «каджарской угрозы». (Характерно, что и в том, и в другом обе стороны рассчитывали на помощь России.)

Ираклий и его соперник-партнер заключили в январе 1789 г. компромиссный договор о разделе сфер влияния: Фатали-хану -Южный Азербайджан; Ираклию - остальная часть Закавказья. Очевидно, это был не только оборонительный, но и наступательный союз, обращенный против Ирана. Трудно сказать - к чему бы он привел, если бы не смерть Фатали-хана в марте того же года. Владения хана, объединенные силовым путем, вскоре распались на мелкие уделы. Ираклий избавился от наиболее могущественного конкурента в борьбе за господство в Восточном Закавказье. Но это преимущество обесценивалось тем обстоятельством, что он потерял сильного союзника и остался, по сути, один перед лицом быстро возрождающегося Ирана.

Победа России в войне с Турцией (1787-1791 гг.), после которой от Петербурга в принципе можно было бы ожидать большего внимания к Закавказью, почти ничего не принесла ни Восточной, ни Западной Грузии. Не совсем благоприятные для России европейские обстоятельства (шедшая одновременно с русско-турецкой война со Швецией (1788-1790 гг.), образование антирусской коалиции в составе Англии, Пруссии, Голландии и вероятность изоляции России вынудили ее пойти на уступки Порте в закавказском вопросе. Верховная власть Турции над Западной Грузией сохранялась в подтверждение Кучук-Кайнарджийского договора. Но султан обещал не вмешиваться во внутренние дела Картло-Кахетии. Вероятно, во избежание срыва мирных переговоров стороны согласились не обсуждать Георгиевский трактат 1783 г. и грузино-турецкий договор 1788 г., во многом противоречившие друг другу. Стамбул и Петербург как бы сделали вид, будто этих документов не существует. Однако русские дипломаты, в отличие от османских, имели для этого больше оснований, ибо они не были уведомлены о существовании соглашения 1788 г.

Таким образом, на Кавказе фактически сохранилось status quo. Но вопрос о том, кто и как его понимал - представляется весьма запутанным, отражая сложную и неустойчивую расстановку сил в регионе. Во-первых, никто официально не отменял российского протектората над Картло-Кахетией и соответствующих обязательств с обеих сторон, хотя они фактически не выполнялись. Во-вторых, юридически оставались в силе если не вассалитетные, то нечто вроде союзных отношений между Ираклием и султаном согласно договорам 1776 и 1788 гг. В-третьих, в 1790 г. Восточная и Западная (Имеретия, Мингрелия, Гурия) Грузии заключили соглашение, направленное против общих врагов, под которыми подразумевались прежде всего Турция и Иран. В-четвертых, Россия и Иран, всегда опасавшиеся Порты и поэтому заинтересованные в сохранении мира между собой, старались не нарушать, по крайней мере явно, условий Гянджинского «вечного» договора 1735 г. о разделе сфер влияния на Кавказе. В-пятых, аналогичный договор с 1746 г. существовал между Исфаганом и Стамбулом, в свою очередь с опаской поглядывавшими на Петербург. В шестых, многочисленные северо-кавказские и закавказские владетели терялись в искушениях принять сторону той или иной державы «большого треугольника». Иными словами, это была ажурная паутина международных отношений по поводу Кавказа и на Кавказе, создававшая определенное равновесие. При всех своих внутренних противоречиях данная структура обладала некоей «способностью» к саморегулированию и самовоспроизводству. К исходу XVIII в. под воздействием глобальных факторов эта способность стала иссякать. В условиях прогрессирующего упадка Турции, кратковременного возвышения Ирана и постоянно растущего могущества России нарушение «старого» и возникновение «нового» баланса было неизбежным. Процесс переналаживания сложных геополитических систем всегда носит болезненный, даже трагический, а зачастую еще и непредсказуемый характер. В начавшейся в 90-е гг. XVIII в. решающей фазе «перестройки» международных отношений на Кавказе первыми, но далеко не последними жертвами оказались Картло-Кахетия и ее царь Ираклий II.

К началу 90-х гг. Ага Мухаммед-хан установил свою власть почти над всей территорией Ирана. (В 1791 г. он провозгласил себя шахом.) Стремясь вернуть свою страну ко временам имперского величия, он, естественно, обратил свои взоры на Восточную Грузию, где в среде феодальной аристократии было немало сторонников проиранской ориентации. Однако в грузинском вопросе не это имело главное значение, а позиция России и Турции. Хотя заключить антирусский союз с Портой (избегавшей после 1791 г. осложнений с Петербургом) не удалось, согласие на ее благожелательный нейтралитет в случае ирано-русской войны по поводу Грузии, по-видимому, было получено. Основным препятствием оставалась Россия. Вопрос о характере отношений с ней Ага Мухаммед-хана давно озадачивает историков. И не без основания, ибо действительно трудно однозначно сказать - что преобладало в этих отношениях и с той, и с другой стороны - искренность или лукавство?

Впрочем, попробуем разобраться.

Очевидно, что в 80-е гг., в период «собирания» иранских земель и борьбы за власть (с династией Зендов и собственными братьями-каджарами) Ага Мухаммед-хан был крайне заинтересован в дружбе с Россией. Он настойчиво добивался ее поддержки и признания, обещая свято соблюдать условия всех трактатов, которые будут подписаны между Ираном и Россией. Эти заверения были повторены и в начале 90-х гг., несмотря на то, что у Ага Мухаммед-хана к тому времени уже накопилось немало причин для недовольства Петербургом (о чем ниже). Данные обстоятельства, конечно, заслуживают внимания и сами по себе, но дело не только в них. В1793 г. на заседании Верховного совета при хане была подтверждена, в качестве официальной внешнеполитической доктрины, идея сохранения давних дружественных связей с Россией. Если допустить наличие у Ага Мухаммед-хана враждебных по отношению к ней намерений, то он никак не выказывал их вплоть до 1795 г. Совсем не исключено, что хан хотел мирно договориться с Екатериной II о разделе сфер влияния в Закавказье, в результате которого была бы восстановлена традиционная вассальная зависимость Картло-Кахетии от Ирана, а Россия получила бы соответствующие компенсации. Кроме того, не следовало бы сбрасывать со счетов исторические и психологические факторы. Иран, по сути, никогда не воевал с Россией, а воспоминания иранцев о стремительном петровском походе 1722 г. не внушали оптимизма (как не внушали его и сокрушительные поражения турок в войнах с Россией). Для Ага Мухаммед-хана, как правителя и полководца, было бы очень рискованно, с точки зрения возможных политических и военных последствий, впервые нарушить более или менее чтимый обычай добрососедства и спровоцировать столкновение с армией теперь уже самой сильной из окружающих Кавказ держав.

Оставляя в стороне спорный вопрос о том, насколько честным было поведение Ага Мухаммед-хана (как, кстати говоря, и любого другого политика), отметим, справедливости ради, что у него самого имелись основания заподозрить Петербург в «двойной», если не в «тройной» игре по отношению к себе лично. Дело в том, что русское правительство не спешило признавать Ага Мухаммед-хана законным правителем и неохотно отзывалось на исходившие от него приглашения к союзу, хотя старалось не ссориться с ним. Чрезмерное усиление его не согласовывалось с планами России (впрочем, как и хаос в Иране, грозивший сделать его добычей Турции). Поэтому она, внимательно следя за успехами Ага Мухаммед-хана, на всякий случай, «для равновесия», поддерживала - явно или тайно - его соперников по борьбе за шахский престол, в первую очередь его брата Муртаза (или Муртазали) Кули-хана. (Последнему однажды была оказана даже прямая военная помощь.) Нужно отдать должное Ага Мухаммед-хану: он нашел в себе силы делать вид, будто не замечает этого, и продолжал терпеливо ждать, когда позиция России изменится в его пользу. Но так и не дождался. Более того, когда он отправил своих послов к командующему русскими войсками на Северном Кавказе Гудовичу (1792 г.), тот их не принял, как и десять лет назад - Екатерина II. Для правителя, уже подчинившего весь Иран и провозгласившего себя шахом, это было слишком сильное оскорбление. Вдобавок, политика России не отличалась цельностью и согласованностью. В 80-е гг. доминировала выжидательная позиция. Отсутствие четких инструкций со стороны Петербурга (связанное, возможно, с неадекватным пониманием ситуации) позволяло русским военным властям на местах действовать на свой страх и риск, и зачастую - не лучшим образом. При этом никто в российской столице не взял на себя труд дезавуировать откровенно оскорбительные выпады против Ага Мухаммед-хана не в меру ретивых исполнителей.

В начале 90-х гг. в указаниях Екатерины II Гудовичу как будто появились смутные признаки тактики умиротворения Ага Мухаммед-хана с целью «ласково» отвратить его замыслы, направленные на «порабощение поддавшихся России ханов» Восточного Закавказья. Но до этого Гудович уже успел совершить грубую ошибку, выставив иранских послов. Другим провоцирующим обстоятельством явилось образование (при молчаливом согласии, если не поощрении Петербурга) антикаджарской коалиции в составе примирившихся Ираклия II и Ибрагим-хана Карабахского, а также Умма-хана Аварского, к которым, вероятно, тяготел шамхал Тарковский (принявший в 1792 г. покровительство России). Следует учесть, что Ираклий II, Ибрагим-хан и, несколько ранее, Фатали-хан были далеко не безобидными соседями Ирана (особенно в периоды его ослабления). В конце XVIII в., в связи с надеждой на поддержку России их экспансионистские устремления на юг активизировались. И это отнюдь не означает, что они перестали опасаться Ирана. Напротив, именно страх, как нередко бывает, и служил дополнительным побуждением к решительным действиям.

Вероятно, тот же страх во многом руководил и Ага Мухаммед-ханом, когда он в 1795 г. предпринял военный поход в Восточное Закавказье, не лишенный сходства со стратегией упреждающего удара. Гянджа и Ереван покорились без сопротивления, но 4-месячная осада столицы Карабаха крепости Шуши не удалась. Во время осады Ираклий II совершил карательную экспедицию против «предателей» гянджинцев, что окончательно вывело из себя и без того озлобленного Ага Мухаммед-хана, который и сентябре захватил и разорил Тифлис, уничтожив и уведя в плен более 10 тысяч жителей.

Эта одна из самых трагических страниц в истории Грузии явилась источником формирования в советской (и грузинской) историографии непререкаемой и вроде бы безукоризненной версии о вероломной агрессии против Грузии (и ее союзника России), вызванной захватническими намерениями и патологической жестокостью Ага Мухаммед-хана, «темной и отталкивающей фигуры на фоне хаотических времен». При этом считалось недопустимым взглянуть на вещи с точки зрения национальных интересов Ирана. Не вдаваясь в выяснение этической проблемы о вероятности наличия в сфере большой политики «светлых и привлекательных фигур на фоне благословенных времен», зададимся простыми вопросами: в чьих интересах и как должен был действовать Ага Мухаммед-хан в этой ситуации? есть ли основания отказывать ему в праве на заботу о величии и славе своей державы, если таковое право признается за другими? чем его методы достижения цели принципиально отличались от тех, которыми обычно пользовались и пользуются правители? почему, акцентируя и осуждая «каджарскую угрозу», многие историки забывают, что она в известной мере была ответом на угрозу Каджарам? Постановка подобных вопросов - это попытка не оправдать Ага Мухаммед-хана как личность вполне отвратительную, а понять его как политика.

История Ирана ХVI-ХVIII вв. представляла крайне неравномерное движение от относительного могущества к упадку и наоборот, сопровождавшееся неизменным стремлением его правителей сохранить имперский статус государства. Это не всегда удавалось. В периоды ослабления центральной власти, внутренних междоусобиц, сепаратистских и социальных движений Иран становился добычей соседей. Затем следовал очередной цикл возвышения, связанный с деятельностью какого-нибудь имперского «реставратора». Типологически именно такой политической личностью, вслед за Надир-шахом, был Ага Мухаммед-хан, видевший свою задачу, судя по всему, в восстановлении иранских границ в том виде, как они были определены Гянджинским договором 1735 г. с Россией и соглашением 1746 г. с Турцией. То есть, восточная половина Закавказья и Дагестан (до р. Сулак) входили в сферу иранского влияния, а западная - в сферу турецкого.

С начала 1780-х гг. до 1795 г. (включая поход на Тифлис), при всей агрессивности и жестокости Ага Мухаммед-хана, ничто по сути не указывало на его стремление выйти за рамки «реставраторской» внешней политики. Такая модель поведения в сфере международных отношений свойственна любой империи, и она реализуется при первой возможности. Ага Мухаммед-хан отважился вернуть «свое» силой под давлением целого ряда уже отмеченных факторов, после полученного от Порты обещания нейтралитета, после многократных неудачных попыток найти общий язык с русским правительством, подвергавшим его третированию, после провокационных действий закавказской антикаджарской коалиции. Похоже, у него просто не оставалось иного выхода, если он хотел сохранить свою власть в Иране и обеспечить признание себя в статусе шаха со стороны других государств. (В частности, Порта прямо заявила, что официально согласится иметь с ним дело только в случае завоевания им старой иранской вотчины Картло-Кахетии.) Немалую роль играла убежденность Ага Мухаммед-хана в справедливости своих намерений. Эту уверенность в нем поддерживали явные и тайные проиранские настроения ряда восточно-закавказских владетелей (в частности, бакинский, дербентский, гянджинский, ереванский и другие ханы). Стечением объективных и субъективных обстоятельств Ага Мухаммед-хан, в известной мере, был загнан в угол и ему, чтобы не потерять лицо, пришлось идти ва-банк.

Если политика Ага Мухаммед-хана поддается объяснению сравнительно легко, то о России этого не скажешь. Нуждается в дополнительном исследовании (возможно, с привлечением доселе неизвестных источников) вопрос о том, почему она, имея многочисленные сведения о подготовке вторжения в Грузию, не оказала Ираклию II военную помощь. Тут есть, как уже говорилось, по крайней мере две версии, имеющие равные права на существование. В предельно общей формулировке они выглядят так. Первая: Петербург допустил непреднамеренную ошибку, явно недооценив каджарскую угрозу; вторая: никакой ошибки не было, а была умышленная политика невмешательства, с тем чтобы после разгрома и опустошения Грузии Ираклий II сам попросил бы о полном слиянии с Россией, а последняя получила бы «законный» повод для объявления войны Ирану. Некоторые авторы считают, что русское правительство поступило опрометчиво, отвергнув не раз предлагаемую Ага Мухаммед-ханом дружбу и тем самым сделав его врагом, тогда как он мог бы стать союзником.

При всех вариантах очевидным остается одно: русское правительство вольно или невольно нарушило одно из своих главных обязательств по Георгиевскому трактату - защищать Картло-Кахетию от ее врагов. Таким образом, протекторат России над Грузией, в той форме международно-правовых гарантий, в какой он был закреплен в трактате, показал свою неэффективность и, более того, привел в конце концов к обратным результатам. Соблюдение условий этого протектората оказалось в чьем-то понимании несовместимым с высшими интересами России.

После разорения Тифлиса Ага Мухаммед-хан предложил Ираклию мир и союз на условиях восстановления вассальной зависимости от Ирана. В противном случае Грузии грозило новое нашествие. Ираклий вступил в переговоры, чтобы затянуть время в ожидании помощи России. Одновременно младший сын царя Александр начал сепаратные переговоры с Ага Мухаммед-ханом, дал клятву верности за себя и за своего отца, обязался платить дань, т. е. добровольно признал хана своим сюзереном. В декабре 1795 г. четыре русских батальона прибыли в Картло-Кахетию (два батальона Сырохнева из Моздока и два батальона Савельева из Кизляра).

Между тем, стоявшие лагерем в Муганской степи ханские войска неожиданно ушли. В качестве причин историки приводят начавшиеся в армии болезни, признаки морального разложения и необходимость подавления волнений в Хорасане. Нисколько не умаляя этих доводов, позволим себе предположить, что главное заключалось в другом - в нежелании Ага Мухаммед-хана воевать с Россией, не только из страха перед поражением, но и из прагматического стремления договориться с ней мирно, на основе взаимного компромисса. Он открыто заявлял, что воевать с русскими не будет.

Что касается России, то она просто не могла оставаться в прежнем пассивном состоянии. Ее политический престиж на Кавказе понес существенный урон. Не реагировать - значило подвергаться реальному риску утратить свои позиции в регионе с последующим вытеснением оттуда более активными силами. Поэтому в апреле 1796 г., по приказу Екатерины II, был предпринят поход в Закавказье (от 20 до 30 тысяч войск под командованием Валериана Зубова. Тогда А.В.Суворов отказался от этого назначения). В некоторых источниках это событие именуется «русско-иранской войной», но назвать его так можно лишь весьма условно, ибо прямого столкновения между неприятелями все же не произошло. (Кстати, по этой же причине Персидский поход Петра I предпочитают не называть «войной».)

Экспедиция В.Зубова, по целям и маршруту, во многом напоминала петровский поход 1722 г. Предполагалось занять прикаспийские провинции для того, чтобы, с одной стороны, укрепиться там в военно-стратегическом плане, с другой, - чтобы защитить интересы русско-иранской и русско-индийской торговли, осуществлявшейся через эти территории. В подробной инструкции В.Зубову наказывалось действовать в Закавказье не столько силой, сколько «ласками и уговорами», проявляя терпение и снисходительность, дабы не восстановить против себя местных владетелей и население. Судя по той же инструкции, Петербург старался избежать «настоящей войны» с Ираном путем свержения Ага Мухаммед-хана и провозглашения шахом его брата и непримиримого соперника Мурта-зали Кули-хана, ждавшего своего часа в России.

В.Зубову рекомендовалось также способствовать сближению Картло-Кахетии и Имеретии, но так, чтобы не вызвать неудовольствие Порты, считавшей Западную Грузию подвластной Турции. Нуждаясь в надежном и достаточно сильном сателлите в Закавказье, Екатерина II по-прежнему главную ставку делала на Ираклия II. Она стремилась упрочить его шаткое положение внутри страны и поддержать - до известных пределов - его гегемонистскую внешнюю политику. Отсюда - совет ликвидировать наследственные уделы, на которые Ираклий под давлением своей сварливой семьи разделил Картло-Кахетию в 1792 г.; и предписание В.Зубову о присоединении к Восточной Грузии Гянджи и Еревана.

Совершенно очевидно: Екатерину II заботили в первую очередь национальные интересы Российской империи, и прежде всего ради них она готова была проявлять заботу еще о ком-то или о чем-то. Однако в данном конкретном случае возникает вопрос: а в какой мере стратегия опоры преимущественно на христианскую Грузию отвечала этим самым национальным интересам? Ведь столь явное предпочтение, да еще с недвусмысленным религиозным подтекстом, усиливало естественные опасения и подозрения мусульманских владетелей Азербайджана, не желавших становиться жертвами грузинского гегемонизма, поощряемого Россией. Это склоняло их к поиску адекватного противовеса русско-грузинскому союзу и приводило к обострению общей ситуации в Закавказье, что было невыгодно для Петербурга, все глубже втягивавшегося в водоворот западноевропейских проблем. Кроме того, Екатерина II, по-видимому, невысоко оценивала военно-политический и экспансионистский потенциал разваливавшейся на куски Картло-Кахетии. (Ираклий II откровенно заявлял императрице, что восстановить единовластие он не в состоянии.)

Весной 1796 г. В.Зубов без труда занял Дербент, Кубу, Баку, Шемаху, Гянджу, перешел р. Араке, открыв себе путь на Тегеран. Но вскоре поход пришлось прекратить. В ноябре скончалась Екатерина II, а Павел I, придерживавшийся иных, чем его мать, взглядов на интересы России, отозвал войска из Закавказья.

Между историками идет спор о причинах резкого поворота в русской политике на Кавказе при новом императоре: были ли они связаны с особым пониманием международной ситуации или с неуравновешенным характером Павла I, якобы стремившимся перечеркнуть все, что сделала его нелюбимая матушка - хорошего и плохого. И та, и другая версии весьма уязвимы, если брать их в «чистом» виде. Не выдерживает критики идея об определяющем влиянии взбалмошной и негативистской натуры Павла I на проводимую им внешнюю (и внутреннюю) политику (в том числе на Кавказе), ибо в ней явно присутствует своя логика, своя система и методика реализации. Социальные психологи - как правило, очень осторожные в подходах к проблеме установления границ и соотношения между нормальным и патологическим в человеческой психике -полагают, что шизофрения в принципе не исключает здравого образа мыслей и действий. Особенно - в государственных делах, где при любом, даже самом авторитарном режиме остаются возможности для продуктивного воздействия на личность властителя, для смягчения или нейтрализации его наиболее экстравагантных решений. В то же время нельзя полностью игнорировать наличие взаимосвязи между эмоционально-психическим складом Павла I, с одной стороны, и его внешнеполитическим курсом, а также общим стилем управления Империей, с другой.

Приказ об отзыве русских войск из Закавказья - независимо от того, была ли это ошибка или нет, - явился результатом не слепой прихоти Павла I, действовавшего наперекор воле своей матери, а осмысленным побуждением, порожденным его собственными представлениями о пользе России. Торжественно провозгласив «миролюбивую» политику, как бы в виде антитезы дорогостоящим завоевательным планам Екатерины II, он хотел укрепить экономические и военные силы страны, чтобы в случае необходимости сосредоточить их на западном направлении (борьба с Французской революцией, сохранение результатов разделов Польши, выполнение союзнических обязательств, одним словом - поддержание статуса и авторитета великой европейской державы). Но император прекрасно понимал, что бурно развивавшиеся события на Западе не позволяли ему оставаться в стороне. При данных обстоятельствах серьезные осложнения в кавказском вопросе Павлу I были ни к чему. Отсюда и соответствующие распоряжения В.Зубову. Лишенный всякой возможности осуществить свою «миролюбивую» декларацию на Западе, он реализовал ее на Востоке.

Впрочем, было бы заблуждением считать, будто Россия, уведя свои войска из Закавказья, ушла оттуда. Павел I неплохо знал обстановку в регионе и по отношению к нему придерживался весьма определенной политики. Он отказался от традиционной доктрины Екатерины II - считать Ираклия II главным русским союзником в Закавказье, а Картло-Кахетию - главным геополитическим плацдармом. Резоны для такого решения Павел I сформулировал вполне ясно: покуда «время и обстоятельства» не позволяют России прочно утвердиться в Закавказье и «подробно» обустроить «тамошний край», нужно «составить» там из благоволящих к России владетелей «федеративное государство», номинально зависимое от Петербурга, но с полной свободой внутреннего управления. Это государство должно было стать барьером на пути иранской и турецкой экспансии и в то же время средством для постепенного русского проникновения в Закавказье. Не желая ссориться с Ираном, но прежде всего с Турцией, Павел I снимал с себя обязанности по защите «федерации». Это тяжкое бремя оставлялось на долю самой «федерации».

Между тем, Ага Мухаммед-хан повторно потребовал от Ираклия покорности и вскоре начал новое наступление в Закавказье. В июне 1797 г. он занял Шушу (Карабах) и готов был уже двинуться на Тифлис, но неожиданно пал жертвой внутридворцового заговора. Узнав о смерти Ага Мухаммед-хана, Ираклий попросил у Павла I разрешения использовать еще остававшиеся в Грузии русские войска против джарских лезгин и для возвращения Гянджинского и Ереванского ханств, отторгнутых Ага Мухаммед-ханом. Эту планируемую грузинским царем акцию нельзя назвать сугубо оборонительной. Даже в свои преклонные годы Ираклий, перед лицом катастрофического внутреннего положения Картло-Кахетии, не изменил себе в вопросах внешней политики.

При малейшей возможности он стремился либо к территориальным приращениям, в конечном итоге только ослаблявшим его страну, либо к сохранению в составе Восточной Грузии земель, которые были слишком непосильным бременем для ее военно-экономического потенциала. Неким политическим «ренессансом» 60-80-х гг. XVIII в. Картло-Кахетия была едва ли не всецело обязана незаурядным личностным качествам Ираклия, находившимся в фатальном противоречии с неблагоприятными объективными факторами. С его кончиной (январь 1798 г.) это противоречие окончательно разрешилось не в пользу той идеи «Великой Грузии», о которой мечтал Ираклий. Всю драматичность ситуации он прекрасно осознавал еще при жизни. Его попытки вернуть с помощью русских войск Гянджу и Ереван напоминали скорее отчаяние обреченного, чем надежду завоевателя.

В последних письмах в Петербург Ираклий уже без всяких дипломатических околичностей умоляет о спасении Картло-Кахетии, фактически предлагая взамен значительную часть своих суверенных государевых прав, взывая к букве и духу Георгиевского трактата. Но Павел I оставил это обращение без ответа. Судя по всему, он вознамерился принести Картло-Кахетию, вместе со всем Закавказьем, на жертвенный алтарь большой европейской политики. Заключение в конце 1798 г. оборонительного союза против Наполеона между Россией и Турцией (беспрецедентного в истории русско-турецких отношений), присоединение к нему Англии, мощно развернувшаяся французская экспансия практически изъяли кавказские проблемы из поля зрения Павла I. Он явно избегал обострения противоречий в «кавказском треугольнике», когда речь шла об объединении международных сил против революционной заразы и Наполеона.

Вскоре, однако, русский император убедился, что Кавказ - это не тот регион, проблемы которого поддаются длительному «замораживанию». После смерти Ираклия II царский трон занял его сын Георгий XII - человек не без достоинств, но не выдерживавший никакого сравнения со своим отцом. В стране небывалые масштабы приняли феодальные усобицы и дворцовая политическая борьба. У Георгия XII не было ни войска, ни казны, ни авторитета, ни реальной власти. Родные братья нового царя, открыто и решительно оспаривая его права на престол, искали помощи на стороне, чем провоцировали прямое вмешательство во внутренние дела Картло-Кахетии соседей - закавказских и дагестанских ханов, Ирана, Турции. Воцарившиеся в стране хаос, анархия и упадок ставили под вопрос само ее существование.

Над Восточной Грузией вновь нависла зловещая тень «каджарской угрозы», олицетворяемой новым иранским правителем Фетх Али-ханом (или Баба-ханом, племянником Ага Мухаммед-хана), который был достойным продолжателем имперского курса своего дяди, а со временем даже превзошел его в агрессивности. Первым «дипломатическим» демаршем Фетх Али-хана было обещание разорить Грузию дотла, если Георгий XII откажется стать его вассалом.

Грузинский царь обратился в Петербург с просьбой оказать ему срочную военную помощь, иначе он вынужден будет признать над собой власть шаха. На этот раз долго ждать ответа не пришлось. По-видимому, Павел I понял, что дело принимает для России слишком серьезный оборот, чреватый безвозвратной потерей Грузии, а значит - авторитета и влияния во всем закавказском регионе. Признаки такой тенденции были налицо. Местные ханы - кто добровольно, а кто под угрозой - подчинились Ирану. Смирилось со своим подневольным положением и армянское население Карабахского и Ереванского ханств. Его вера в Россию заметно ослабла. Гораздо благосклоннее, чем раньше, стали принимать заигрывания иранского шаха дагестанские владетели. Дестабилизирующие последствия пассивного курса Павла I начали проявляться на Центральном и Северо-Западном Кавказе. На карту был поставлен престиж великой державы, всегда имеющий не только моральное, но и вполне осязаемое материальное измерение.

Преодолев внутренние сомнения, русский император наконец решился возобновить договор 1783 г. о протекторате (апрель 1799 г.) и послать в Картло-Кахетию (ноябрь 1799 г.) 3-тысячный корпус с артиллерией. Но теперь уже Георгий XII ставил вопрос шире - о полном слиянии своего царства с Российской империей. Он не видел другого способа увести Восточную Грузию от края пропасти. Сын Ираклия II просил лишь об одном - сохранить за Багратидами номинальный статус династии - пусть не правящей, а лишь царствующей.

В январе 1801 г. Павел I издал манифест о присоединении Картло-Кахетии к России.

* * *

Итак, к концу XVIII в. в международной борьбе за господство в Закавказье произошел качественный перелом в пользу России. Случилось это по стечению ряда причин, среди которых выделить главную затруднительно. Активными силами в регионе являлись не только Россия, Иран и Турция (так сказать, «вершины» геополитического «треугольника»), но и те, кто был заключен между ними -восточно- и западно-грузинские царства, Карабахское и Дербентско-Кубинское ханства, крупные союзы горских обществ Дагестана. Менее значительной представляется роль не самых крупных владетелей Закавказья.

Все без исключения участники этой «большой игры» на сравнительно малом пространстве преследовали свои собственные, отнюдь не бескорыстные цели, стремясь использовать политико-игровую ситуацию с максимальной для себя выгодой. Зачастую агрессивность поведения того или иного государства не зависела от его величины. Более того, она иногда бывала обратно пропорциональна этой величине. В сложной и переменчивой силовой конфигурации Закавказья не было постоянных союзников и вечных врагов. Сегодняшний противник мог завтра оказаться партнером. И наоборот.

Конечно, ведущими игроками оставались Россия, Иран и Турция. Применявшиеся ими стратегия и тактика предполагали сочетание - по ситуации - военных способов решения проблем с компромиссами. Причем каждый из трех соперников старался, с одной стороны, не допустить объединения против него двух остальных, с другой - привлечь на свою сторону как можно больше закавказских правителей. Последние, хорошо это понимая, охотно пользовались аргументом слабейшего - угрозой примкнуть к той или иной силе. Подобная политика нередко принимала черты открытого шантажа. Религиозный фактор не имел здесь решающего значения.

В конечном итоге государственные образования Закавказья были скорее объектами, чем субъектами большой политики» несмотря на все их попытки взять на себя несоразмерную своим возможностям роль. Это относится прежде всего к Восточной Грузии при Ираклии II. И к другим «мини-царствам», которым в конце концов пришлось сделать четкий внешнеполитический выбор. В общем, перевес России в Закавказье был достигнут дипломатическими («игровыми») методами при минимальной военной вовлеченности в дела региона, хотя, естественно, наличие у нее военной мощи всегда придавало больше веса ее политическим увещеваниям и служило для ее соперников важным стимулом к уступчивости.

Петербург научился умело и терпеливо маневрировать на закавказской «шахматной доске», разобщая своих противников и завоевывая союзников. Подобно остальным участникам борьбы, он не гнушался обычных приемов из макиавеллистского арсенала, стараясь превращать других в инструмент своей политики, а не самому превращаться в их инструмент.

Путем искусного балансирования на противоречиях своих «врагов» и лавирования между интересами своих «друзей» Россия попросту переиграла и тех, и других. С точки зрения тогдашней, да и нынешней политической морали - весьма честно и законно. Осознание Ираном и Турцией этого печального для них факта вылилось в реваншистские войны первой трети XIX в., приведшие к полному вытеснению их из Закавказья.

 

 

 

 

 

 

ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ

 

ПУБЛИКАЦИИ

 

ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА